Самое первое воспоминание Анны было не о тепле материнских рук и не о сладком запахе новогодних мандаринов. Оно было колющим, леденящим, отпечатавшимся на изнанке души шрамом, который будет ныть всю жизнь. Ей было шесть лет. В аккуратный, вылизанный до стерильности мир детского дома, пахнущий казенной кашей и хлоркой, впустили кусочек иного, внешнего мира в лице родной тёти. Женщина с лицом, изможденным вечной борьбой за существование, смотрела на маленькую Аню испуганно-виноватым взглядом.
Она долго водила пальцем по бумаге, подписывая какие-то документы, а потом, тяжело вздохнув, сказала воспитательнице голосом, в котором звенела неподдельная усталость и безысходность: «Не могу, Марья Ивановна. Честное слово, не могу. У самой шестеро по лавкам, муж на двух работах пропадает. Куда ж мне ещё один рот?». Фраза «ещё один рот» прозвучала как приговор. Как клеймо. Анна не до конца понимала её смысл, но всем нутром чувствовала леденящий холод отвержения. Она была лишней. Ненужной. Обузой.
Именно в тот миг, стоя в прохладном коридоре и глядя вслед уходящей тётке, впервые в её детском сердце родилась жгучая, всепоглощающая мечта о деньгах. Не о сказочных сокровищах из книжек, не о сундуках с золотом, а о простых, железных, звенящих монетах и хрустящих купюрах. О деньгах, которые становятся щитом. Которые не дадут никогда и никому сказать, что ты — «лишний рот». Деньги были для неи синонимом свободы, достоинства, права на существование. Права дышать полной грудью, не оправдываясь и не извиняясь за сам факт своей жизни.
Пока другие дети бегали по залитому солнцем двору, играя в догонялки или воровали яблоки у сварливой соседки, Анна находила своё убежище в маленькой, пропахшей пылью и старыми переплетами, детдомовской библиотеке. Книги становились её друзьями, учителями, проводниками в иные миры. Она жадно глотала страницы, веря, что знания — это тот волшебный ключ, который однажды отопрёт дверь из этого серого, унизительного существования. Воспитатели, видя её неестественное для ребенка усердие, лишь качали головами с mixture жалости и непонимания.
«Головой о стенку биться будешь, Анечка. Выше головы не прыгнешь. Уж поверь мне», — бросала ей вслед прачка тетя Катя, выливая во дворе мыльную воду. Дети дразнили её «зубрилой» и «ботаничкой», тыкали пальцами в потрёпанные, но аккуратно заштопанные платья. Но Анна лишь сжимала губы и утыкалась в книгу. Каждая прочитанная строчка, каждая решённая задача была кирпичиком в стене, которую она возводила между собой и той жалкой участью, что ей уготовили.
Она рисовала в воображении яркие картины: вот она, изящная и уверенная, студентка престижного столичного вуза. Вот она в собственном кабинете с огромным окном, а за спиной — диплом и уважение в глазах коллег. Она строила воздушные замки из формул и цитат, надеясь, что они выдержат натиск суровой реальности.
Реальность обрушилась на неё девятого июня, сразу после выпускного вечера, больше похожего на поминки. Государство, с казённой щедростью, выделило ей комнату. Не квартиру, нет. Комнату в старом, прогнившем насквозь бараке на самой окраине города, где по утрам с ревом проносились товарные составы, сотрясая хлипкие стены. Стены в её «новом доме» были покрыты зловещими зеленоватыми разводами плесени, а единственное запылённое окно выходило на глухой, унылый забор из волнистого шифера. Воздух постоянно пах сыростью, отчаянием и безнадёгой.
Но это было ещё полбеды. Без связей, без денег на репетиторов или взятки, все двери приличных вузов захлопнулись перед ней с оглушительным, окончательным скрежетом. Максимум, на что могла рассчитывать дочь-сирота из глухой провинции, — это местное ПТУ, группа швей или поваров. Эта перспектива виделась ей не выходом, а ещё одним, финальным кругом ада. Пожизненным приговором к бедности, к стоянию у конвейера, к жизни на грани выживания.
Анна решила бороться. Она придумала план: год работать, копить каждую копейку на подготовительные курсы, зубрить день и ночь и на следующий год штурмовать университеты снова. Но мир, казалось, ополчился против неё. Все места, где платили хоть сколь-нибудь живые деньги, были заняты. Требовался опыт, связи, «приятная внешность» для работы официанткой или продавцом-консультантом. Недели превращались в месяцы, сроки подачи документов и в ненавистное ПТУ безнадёжно упустились. Отчаяние, похожее на мелкого, юркого зверька, начало точить её изнутри, скрестись коготками в душе. Чтобы не умереть с голоду, ей пришлось переступить через последние остатки гордости. Она отправилась в центр города и устроилась посудомойщицей в небольшой, но претенциозный ресторан «Дежавю».
Администратор ресторана, Виктор Павлович, был мужчиной лет тридцати, холёным, с идеальной укладкой и холодными, словно буравчики, глазами, которые умели оценивать и унижать одним взглядом. Он возненавидел Анну с первого же мгновения. Пробежав глазами по её скудной анкете, где в графе «опыт работы» красовался унизительный прочерк, а в графе «адрес» значился номер того самого барака, он брезгливо поморщился, словно уловил запах нищеты.
— Видите ли, Воронцова, — произнёс он сладковато-ядовитым тоном, — посудомойка — это тоже, в некотором роде, лицо заведения. А у вас вид, простите за прямоту, не слишком… презентабельный. Вам бы в каком-нибудь заводском кафе… — Он сделал многозначительную паузу, давая понять, что аудиенция окончена.
Анна уже мысленно развернулась, готовая сгорая от стыда бежать прочь, когда дверь в крохотный кабинет администратора скрипнула и на пороге возникла пожилая женщина в белоснежном, хоть и поношенном, кухонном фартуке. Это была Ирина Петровна, главный повар и негласный «серый кардинал» всего заведения. Её слово здесь значило куда больше, чем напыщенные приказы Виктора.
— Витя, ты чего девушку вгоняешь в краску? — рявкнула она без предисловий. — У меня на кухне аврал, руки по локоть в мыле, а ты тут светские рауты устраиваешь!
— Ирина Петровна, я просто… она не соответствует… — залепетал было администратор, но женщина одним взмахом руки отрезала все возражения.
— Она соответствует! Я сказала! Или ты хочешь, чтобы я прямо сейчас Сергею позвонила и спросила, почему его администратор новых работников разгоняет, когда свои на двух сменах пашут? Он, кстати, насчёт текучки беспокоится…
При упоминании имени хозяина ресторана, человека с непростым характером, который души не чаял в Ирине Петровне, лицо Виктора Павловича исказилось маской подобострастия и злобы. Он был публично унижен, и это унижение тут же, немедленно, решил выместить на беззащитной девушке.
— Хорошо, — сквозь зубы выдавил он. — Вы приняты. Но! — Он поднял указательный палец, и его голос стал низким и зловещим. — С испытательным сроком. Месяц. И учтите: одно малейшее нарушение, одна, даже самая пустяковая, жалоба — и вы вылетите отсюда, даже не успев понять, что произошло. Я за… воспитанниками детских домов присматриваю с особым пристрастием.
Анна молча, не поднимая глаз, кивнула, сглотнув горький комок обиды. Работа была ей нужна как глоток воздуха для утопающего. Ирина Петровна оказалась золотым человеком. За бесконечными горами жирных тарелок и пригоревших сковородок она быстро выведала у Анны всю её грустную историю и прониклась к ней искренней, почти материнской жалостью.
— Ты на Витьку этого не обращай внимания, — утешала она, на ходу помешивая что-то в огромном казанке. — Сам он парень неплохой, но стервец редкий. Выслужиться перед начальством хочет, вот и корчит из себя важную птицу. Ты свою работу делай хорошо, и всё будет тип-топ.
Анна так и делала. Она приходила раньше всех, уходила позже всех, отдраивала свою плиту и раковины до блеска и старалась быть невидимкой, растворяться в пространстве, лишь бы не попадаться на глаза злопамятному администратору. Она физически чувствовала его ненавидящий, колючий взгляд у себя за спиной.
Однажды у Виктора Павловича был законный выходной. Атмосфера в ресторане тут же изменилась, будто кто-то выключил тикающую бомбу. Исчезло давящее напряжение, повара напевали под нос песни, официантки, перемыкаясь у кофемашины, смеялись и делились сплетнями. В короткий послеобеденный затишьь одна из них, веснушчатая хохотушка Ольга, поманила Анну.
— Ань, иди к нам, глотни чайку, пока штурм закончился. Не томись одна у своей раковины.
Сердце Анны ёкнуло от неожиданного внимания. Она с благодарностью присела за столик в углу, отведённый для персонала. Ей впервые за всё время работы предложили стать хоть на минуту частью их маленького мира. Это было непривычно, щемяще приятно и немного страшно.
И в этот самый момент в служебную дверь, ведущую в задний дворик, заглянул младший поварёнок.
— Девчонки, там дядя Миша пришёл, — сообщил он шёпотом, словно пароль.
Дядя Миша был местной достопримечательностью — тихим, безобидным бродягой с философским взглядом на жизнь, которого все в округе знали и по возможности подкармливали. Ольга тут же схватила чистую тарелку и быстрыми движениями наложила в неё остатки только что закончившегося бизнес-ланча: немного супа, пюре с котлетой, лёгкий салат.
— Ань, вынеси ему, а? — попросила она. — У меня тут народ уже заходит, я не оторвусь.
Анна с радостью согласилась. Ей безумно хотелось сделать что-то доброе, почувствовать себя не изгоем, а частью этого маленького братства взаимовыручки. Она вышла во двор, залитый слепящим полуденным солнцем, и с лёгкой, почти счастливой улыбкой протянула тарелку седому, обветренному старику в поношенной, но опрятной одежде.
— Спасибо тебе, дочка, — прошамкал дядя Миша, и в его глазах вспыхнула такая искренняя, такая бездонная благодарность, что у Анны навернулись слёзы. — Дай бог тебе здоровья…
И в этот самый миг, словно тень, выращенная самим адом, за её спиной возник Виктор Павлович. Он должен был отдыхать, но, видимо, чёрная душа его привела сюда с внезапной проверкой.
— Какая трогательная картина, — прошипел он ехидным, ядовитым шёпотом, от которого кровь стыла в жилах. — Не вы ли у нас новоиспеченная благотворительница, Воронцова? Распоряжаетесь чужим имуществом, раздаёте продукты направо и налево?
Анна похолодела. Весь её миг счастья рассыпался в прах. Первой мыслью было не выдать Ольгу.
— Это… это вчерашнее, Виктор Павлович, — запинаясь, нашлась она. — Всё равно бы выбросили…
— Вчерашнее? — Он картинно приподнял бровь, разыгрывая спектакль. — Очень интересно. Что ж, стоимость этого «вчерашнего» полного бизнес-ланча я вычту из вашей и так небогатой зарплаты. И запомните: если я ещё раз увижу, что вы поощряете это бомжатское отребье у порога приличного заведения, — вас уволят без всяких денег. Вас понятно?
Он смерил её уничтожающим, презрительным взглядом и, не дожидаясь ответа, развернулся и величественно проследовал внутрь. Анна осталась стоять посреди пыльного двора, чувствуя, как по её щекам катятся предательские, обжигающие слёзы бессильного унижения. Дядя Миша смотрел на неё виновато и растерянно, бессильно сжимая в руках ту самую злополучную тарелку.
Вечером, когда основной наплыв гостей схлынул, к Анне, сжимая руки в кулаки от собственного бессилия, подошла расстроенная Ольга. Она всё слышала из-за двери и теперь готова была провалиться сквозь землю.
— Ань, прости меня, родная, я не думала, что эта гиена сегодня объявится! — шептала она, оглядываясь на дверь кабинета администратора. — Чтоб ему пусто было!
— Ничего, — тихо, почти беззвучно ответила Анна, хотя на душе скребли кошки и всё внутри сжималось от горькой обиды. — Всё нормально.
Ольга вздохнула и, чтобы как-то перевести тему, поделилась главной новостью, которая будоражила весь коллектив.
— Говорят, Сергей наш «Дежавю» продаёт. Уже и покупатель какой-то нарисовался. Все в панике, боятся, что новых хозяин всю команду под метёлку вынесет и своих людей приведёт. Для Ирины Петровны это вообще конец света, куда она в свои годы?
Они помолчали, каждая погружённая в свои мрачные мысли. Для Анны потеря этой работы, даже такой унизительной и низкооплачиваемой, означала стремительное падение обратно в ту яму беспросветной нищеты, из которой она едва выбралась. И тут, обсуждая возможные сокращения и последние зарплаты, её словно молнией ударило.
— Ой, — вырвалось у неё. — Я же до сих пор банковскую карту для зарплаты не сделала! Виктор Павлович говорил оформить в первую же неделю, а я всё забыла, замоталась…
Ольга удивлённо округлила глаза.
— Ты что, серьёзно? Ань, да он же специально может ведомость без тебя закрыть, и потом хоть трава не расти! Ищи потом свои кровные! Ну как ты так?
Анна горько усмехнулась.
— Да чего переживать-то? На той карте всё равно всегда ноль будет. Какая разница, когда я его получу, в этот четверг или в следующий?
Но слова подруги запали ей в душу и зашевелили тревогу. Зная мстительный характер администратора, она понимала — он с превеликим удовольствием «забудет» внести её в ведомость, оставив и без тех грошей.
— Ладно, — твёрдо сказала она. — Завтра с утра, до смены, сбегаю в банк. Быстренько всё оформлю.
— Беги, — кивнула Ольга. — С этим тираном расслабляться нельзя. Ухо востро.
На следующее утро Анна впервые в жизни переступила порог большого банка. Огромный, залитый мягким светом зал, прохладный воздух, пахнущий деньгами и дорогой полировкой, тихий, почти невесомый гул электронной очереди — всё это пугало, сбивало с толку и одновременно завораживало. Она растерянно стояла у входа, не зная, к кому подойти и куда идти. К ней тут же подошёл молодой человек в идеально сидящем костюме и с обаятельной, неформальной улыбкой. На его пиджаке красовалась аккуратная табличка: «Александр. Менеджер».
— Доброе утро. Могу я вам чем-то помочь? — спросил он мягким, бархатным голосом.
— Да, мне бы… мне нужно оформить карту. Для зарплаты, — смущённо пробормотала Анна, чувствуя себя серой мышкой на фоне этого блеска.
Он кивнул и проводил её к своему рабочему месту — аккуратному столу с двумя мониторами. Процесс оформления занял немного времени. Александр задавал вопросы спокойно и чётко, его пальцы быстро летали по клавиатуре. Его спокойствие и доброжелательность постепенно растопили лёд неуверенности в душе Анны. Заполняя анкету, она на секунду подняла глаза и случайно встретилась с его взглядом. Он смотрел на неё не с дежурной вежливостью, а с каким-то глубинным, неподдельным интересом.
— Простите за бестактность, — вдруг сказал он, слегка покраснев. — Но у вас… невероятно искренняя улыбка. Я видел её, когда вы вошли. Но в ней столько грусти. Как будто вы несёте на плечах какой-то очень тяжелый груз.
Анна смутилась до краёв ушей. Ей никогда в жизни не делали таких комплиментов. Не про внешность, а про что-то сокровенное, что скрыто глубоко внутри. Она почувствовала, как по щекам разливается горячая краска, и поспешно опустила голову, стараясь уткнуться в анкету.
Александр, тоже немного сконфуженный, вернулся к работе. Он ввёл её паспортные данные в систему, и его удивлённо поползли вверх.
— Странно… — пробормотал он себе под нос. — Система показывает, что на ваше имя уже открыт счёт в нашем банке. И даже не один.
— Этого не может быть, — уверенно покачала головой Анна. — Я здесь впервые. Должна быть какая-то ошибка.
— Я тоже так подумал, но… — он несколько раз перепроверил информацию, сверяя цифры. — Анна Игоревна Воронцова? Та самая дата рождения? Всё верно. Простите, мне нужно на минуту отлучиться.
Он куда-то отошёл, поговорил с пожилым коллегой в строгом костюме, и когда вернулся, на его лице читалась смесь крайнего изумления и деловой озадаченности.
— Анна Игоревна, прошу вас, пройдите со мной. Это очень важно.
Он провёл её через неприметную дверь в святая святых банка — в хранилище с рядами массивных, холодных на вид металлических ячеек. Воздух здесь был ещё прохладнее и гудел от работы мощных систем кондиционирования. Открыв одну из ячеек, Александр извлёк оттуда старую, потрёпанную временем картонную папку-скоросшиватель и с почти благоговейной осторожностью протянул её Анне.
Внутри, под прозрачной пластиковой плёнкой, лежал пожелтевший от времени конверт из плотной, дорогой бумаги. На нём чётким, каллиграфическим почерком, выведенными чернилами, было написано: «Моей единственной внучке, Анне. Вручить лично в руки».
Пальцы Анны вдруг стали ватными, непослушными. С трудом вскрыв конверт, она извлекла несколько исписанных листов. Буквы на них местами расплывались, почерк менялся — то твёрдый и уверенный, то слабый, дрожащий, будто писавший едва держал ручку. Это была исповедь. Письмо от деда, которого она никогда не знала.
Некогда влиятельный, властный и невероятно богатый человек, он диктовал судьбы людей, не задумываясь о последствиях. Он писал о том, как много лет назад, движимым чудовищной сословной гордыней, он заставил своего единственного сына, её отца Игоря, бросить её мать — простую, ничем не примечательную девушку «не из их круга». Сын, воспитанный в беспрекословном подчинении, подчинился. Но счастья это не принесло. Через месяц после свадьбы с «подходящей» невестой он разбился на своём спортивном автомобиле. Все списали на несчастный случай, но дед знал — его сын сам свел счеты с жизнью, не вынеся тяжести совершённой подлости.
Её мать, оставшись одна, беременная, без поддержки, не выдержала горя и давления. Она медленно, но верно спилась, опустилась на дно и умерла вскоре после родов, оставив маленькую Аню на попечение государства. Дед, узнав о её существовании, был сломлен. Но его гордыня ещё не была сломлена окончательно. Он нанял лучших детективов, чтобы найти внучку, но, найдя, не посмел появиться в её жизни, не смог посмотреть в глаза ребёнку, чью судьбу он разрушил. А потом пришла болезнь — рак в последней стадии. Умирая в одиночестве в роскошных апартаментах, он наконец осознал весь ужас содеянного. Его последним деянием, актом искупления и покаяния, стало завещание. Он оставил ей всё. Всё своё немыслимое, колоссальное состояние. Каждый рубль, каждую акцию, каждую недвижимость.
Анна сидела на стуле посреди холодного банковского хранилища, бессмысленно вглядываясь в дрожащие строки. Мир перевернулся с ног на голову. Вся её жизнь, всё её одиночество, вся боль оказались не цепью случайных несчастий, а результатом чьей-то чудовищной, роковой ошибки, давней трагедии, жертвой которой она стала. Она не была ошибкой. Не была «лишним ртом». У неё была семья, которую отняла у неё слепая гордыня.
Александр, тактично дав ей время прийти в себя, вернулся с несколькими распечатками. Он молча положил их перед ней. Цифры были такими длинными, что сознание отказывалось их воспринимать. Это были не тысячи, не даже миллионы. Это было состояние, которое с лихвой перекрывало все её детские мечты о «звенящем в кармане достатке». Этого хватило бы, чтобы купить не просто курсы или квартиру, а целую жизнь. Десяток жизней. Её заветная, выстраданная мечта сбылась с таким оглушительным, сокрушительным грохотом, что на её месте осталась лишь звенящая, пугающая пустота. Она получила всё, о чём так отчаянно мечтала. И теперь задавала себе единственный вопрос: а что дальше?
И именно в этой оглушительной тишине, в этой пустоте, родилась новая мечта. Она была дерзкой, безумной, отчаянной и по-настоящему её. Анна медленно подняла голову и посмотрела на Александра, который наблюдал за ней с тихой тревогой и неподдельным участием.
— Александр, — её голос прозвучал на удивление ровно и твёрдо, без тени былой робости. — Ответьте мне честно. Вы никогда не мечтали управлять собственным рестораном?
Он опешил, отшатнувшись от неожиданности вопроса. Потом рассмеялся — тихо, с лёгкой, затаённой грустью.
— Знаете, в детстве — да. — Он посмотрел куда-то вдаль, будто вспоминая что-то очень дорогое. — Представлял себе такое место, куда люди приходят не просто поесть, а стать счастливее. Где царит уют и душевность. Но… — он развёл руками, — жизнь внесла коррективы. Банковское дело, ипотека, стабильность. Мечты остались мечтами.
— А если я скажу, что мы можем вернуть ваши мечты? — не отрываясь, смотрела на него Анна. — И заодно осуществить одну мою.
В её глазах больше не было и тени грусти или растерянности. В них горел ровный, уверенный, почти зловещий огонь решимости. Она уже всё для себя поняла. Александр несколько секунд молча смотрел на эту хрупкую, внезапно преображённую девушку и понял, что она говорит на полном серьёзе.
Анна встала. Вся её прежняя неуверенность, вся съёжившаяся поза униженной посудомойки испарились без следа. Её осанка выпрямилась, взгляд стал прямым и ясным. Она знала теперь абсолютно точно, что сделает в первую очередь.
Ровно через два дня такси плавно остановилось у входа в ресторан «Дежавю». Из машины вышла Анна. На ней был элегантный брючный костюм тёмно-синего цвета, идеально сидящий по фигуре, и лёгкие туфли-лодочки. Лёгкий, почти незаметный макияж подчёркивал features её лица, а волосы были уложены в простую, но безупречную укладку. Но дело было не в дорогой одежде. Её преобразило something другое — аура абсолютной, непоколебимой уверенности в себе, спокойное, властное достоинство, с которым она держала голову и смотрела на мир прямым, открытым взглядом.
На пороге её, как и ожидалось, уже поджидал Виктор Павлович. Увидев её, его лицо исказилось гримасой злобы.
— Воронцова! — зашипел он, не стесняясь в выражениях. — Где вы пропадали два дня?! Вы уволены за прогул! Можете даже не пытаться выклянчивать расчёт — я все ваши штрафы уже подсчитал, и вы ещё останетесь мне должна!
Анна не удостоила его ответом. Она молча, с королевским спокойствием прошла мимо него в полупустой в это утреннее время зал и заняла лучший столик у окна.
— Вы что себе позволяете?! — взвизгнул он, теряя остатки самообладания. — Немедленно встаньте и покиньте помещение! Это стол для гостей!
Анна медленно, очень медленно повернула к нему голову. На её губах играла та самая искренняя улыбка, которую когда-то заметил Александр. Но теперь в ней не было и капли грусти. Была лишь холодная, стальная уверенность.
— Знаете, Виктор Павлович, — произнесла она тихим, но идеально чётким голосом, который был слышен в наступившей гробовой тишине. — Я долго думала, на что потратить свои первые серьёзные деньги. И знаете, что я решила? Я купила этот ресторан. И знаете, почему? Только ради одного удовольствия — лично вас уволить. Вы уволены. Без выходного пособия и без каких-либо рекомендаций. Надеюсь, ваша следующая работа будет… попрезентабельнее.
В этот самый момент главная дверь ресторана распахнулась, и в зал вошел бывший хозяин, Сергей. Он направился прямо к их столику и, широко улыбаясь, громко, на весь зал, объявил собравшимся официантам и поварам, высыпавшим из-за дверей кухни:
— Друзья, коллеги! Разрешите представить вам нового собственника «Дежавю» — Анну Игоревну Воронцову! Прошу любить и жаловать!
Лицо Виктора Павловича стало поистине шекспировским зрелищем. Оно прошло все стадии — от багрово-пунцового гнева через фиолетовое изумление до мертвенно-землистой бледности. Он открывал и закрывал рот, беззвучно шевеля губами, словно рыба, выброшенная на берег. Никакие звуки не издавались. Словно его навсегда лишили дара речи.
Спустя несколько минут в ресторан вошёл Александр. Сергей представил его коллективу как нового управляющего. И надо отдать ему должное — он взялся за дело с невероятным энтузиазмом и тонким чутьём. Он не только кардинально изменил атмосферу в заведении, сделав её по-настоящему домашней и welcoming, но и помог Анне составить детальный, продуманный план её дальнейшего обучения, нанял лучших университетских репетиторов.
Они стали проводить вместе всё больше времени. Оказалось, что их общая мечта о ресторане была лишь первой главой, предисловием к другой, куда более важной и прекрасной истории — истории их любви.
Анна, прошедшая через грязь, нищету и унижения, обрела в итоге не просто бездушное богатство, о котором так исступлённо мечтала в детстве. Она обрела дело всей своей жизни, настоящую, преданную любовь и, самое главное, — нашла и полюбила саму себя. Тую самую, которую когда-то назвали «ещё одним ртом». И этот «рот» теперь учился не только вкусно есть, но и смеяться, радоваться жизни и говорить слова любви.
