Когда мне было восемь, я мыла полы вместе с мамой. Она брала меня с собой на работу в школу, где по ночам дежурила уборщицей. Я помню, как скользила швабра по кафельному полу, как мамина спина сутулилась всё ниже, как она улыбалась даже тогда, когда у неё не было сил.
— Мы пробьёмся, доченька, — шептала она, — я тебе другую жизнь вымою этими руками.
В школе меня дразнили. «Дочка уборщицы», — шептали девчонки. Я научилась глотать обиду и молчать. И только дома, прижавшись к маме, позволяла себе плакать.
Я поступила в университет. Стипендии не хватало, работала в буфете, потом репетитором, потом секретарём. Мама продолжала мыть полы и шила мне платья из старых занавесок, чтобы я не чувствовала себя хуже других. И я правда не чувствовала — потому что знала: она меня любит так, как не любят даже королев.
А потом я встретила Егора.
Он был из совершенно другого мира — дорогие рубашки, машина, семья с положением. Мы случайно познакомились на автобусной остановке, и он… он оказался простым. Не смотрел свысока. Не спрашивал, кем работает моя мама. А когда узнал — пожал ей руку и сказал:
— Спасибо, что вырастили такую дочь.
Мы поженились. Его мама — Светлана Андреевна — смотрела на меня сдержанно. Она не говорила грубостей, но я чувствовала: невестка из «низов» — это не то, чего она хотела для своего сына. На семейных ужинах она говорила о театрах, премьерах, а я молчала — мне это было чуждо. Я старалась. Очень.
Шли годы. Родился наш сын. Потом второй. Я устроилась преподавать, закончила магистратуру. Светлана Андреевна всё чаще оставалась с внуками, и однажды я застала, как она шепчет младшему колыбельную. Моей маминой колыбельной.
— Откуда вы это знаете? — спросила я удивлённо.
Она замерла.
— Ты в детстве её напевала, — тихо ответила она. — Я запомнила.
Моя мама умерла внезапно, на работе. Сердце. Я не успела сказать ей столько всего…
Прошло несколько лет. Сегодня мне сорок. Юбилей. Стол, гости, тосты. Светлана Андреевна встала и подняла бокал.
— Я хочу сказать… за дочь уборщицы, — начала она. — За женщину, которая прошла через унижение, холод, тяжёлый труд… и вырастила свою девочку настоящей женщиной. Я не сразу поняла, кого принял в дом мой сын. Но теперь я знаю: лучше невестки мне не найти. За тебя, моя дорогая!
Я не смогла сдержать слёз. И в этот момент мне показалось — мама где-то рядом. Смотрит. Гордо улыбается.
Когда Егор привёл её в дом, я оценила её с порога. Скромная одежда, тихий голос, смущённый взгляд. Воспитанная, конечно. Но не из «наших». Я молчала, но внутри скребло. Хотелось для сына достойной партии. Девушки с хорошей фамилией. А он выбрал… дочку уборщицы.
Я пыталась закрыть глаза. Сын счастлив — что ещё надо? Но каждый её взгляд вниз, каждое робкое слово будто подтверждало мою правоту: не пара. Она старалась — это было видно. Только мне казалось: старается, потому что чувствует себя ниже нас. А я, глупая, делала вид, что не замечаю.
Потом родился первый внук. Я пришла в больницу с букетом. А она сидела, бледная, с заспанными глазами, и гладила спинку малыша. И в ту минуту, впервые, я увидела: она — мать. Такая же, как я когда-то. Неважно, из какой семьи. Главное — как любит.
Но сломал меня совсем один случай.
Я пришла как-то вечером, чтобы посидеть с детьми. Она была уставшая, явно после лекций. Я сварила суп, уложила младшего. Случайно нашла в ящике альбом с фотографиями. Детские, школьные. И среди них — снимок: девочка с ведром и шваброй, рядом — женщина в платке. Подписано: «Мама и я на работе. 2003 год».
Я сидела и смотрела на это фото. У меня защемило сердце.
Вспомнила, как когда-то мыла полы в подъезде — когда у Егора родился отец. Мы с мужем тогда еле сводили концы с концами. И мне вдруг стало так стыдно… Стыдно за все свои слова, за молчаливое презрение. За то, что не увидела в ней человека, в котором было больше силы, чем в половине тех, кого я считала достойными.
После похорон её мамы я подошла к ней, обняла. И впервые по-настоящему обняла — не как чужую, а как дочь. Она тогда заплакала. А я подумала: вот теперь у меня действительно появилась дочь.
И сегодня, поднимая бокал, я хотела сказать не только о ней. Я хотела сказать — и её маме:
«Вы не зря вымывали полы ночами. Ваша дочь выросла светлой, сильной, настоящей. А я… я просто счастлива, что знаю её».
Прошло несколько лет.
Мой старший сын окончил школу с медалью. Младший читал стихи на утреннике, и весь зал аплодировал стоя. А я сидела на первом ряду и держала за руку Светлану Андреевну. Уже не свекровь. Уже просто — моя вторая мама.
Иногда мы с ней сидим на кухне поздними вечерами. Пьём чай. Она вяжет, я читаю письма мамы — те, что нашла в старой коробке после её смерти. В каждом — любовь. В каждом — сила.
— Ты знаешь, — сказала мне недавно Светлана Андреевна, — я завидую твоей маме. Она не имела ничего, кроме тебя. А получила всё.
Я молча кивнула. Потому что чувствовала то же самое.
На юбилей мужа я надела то самое платье, которое мама когда-то сшила из старой ткани. Бережно хранимое, как реликвия. И когда я вошла в зал, полный людей, Егор замер, а его глаза блеснули. Он подошёл и шепнул:
— Ты самая красивая женщина на свете. И самая сильная.
А я улыбнулась сквозь слёзы. Потому что в этот миг поняла главное:
мама вымыла мне не просто дорогу.
Она вымыла мне судьбу.
И если сегодня я — счастливая жена, мать, и дочь… то это потому, что когда-то, ночью, в пустой школе, мама с тряпкой в руках шептала:
— Мы пробьёмся. Я тебе другую жизнь вымою.
И она вымыла.
