Ольга жила в небольшом городке, работала на двух работах — днём в аптеке, по вечерам — на подработке медсестрой в частной клинике. Уставала до тошноты, но каждый месяц, как по расписанию, отправляла почти всю зарплату сестре в деревню — на лечение мамы.
— Ты не представляешь, как она мучается, — говорила по телефону сестра Люба. — Таблетки дорогущие, уколы… А ещё памперсы, еда специальная…
Ольга даже не думала проверять — доверяла. Ведь Люба жила рядом с мамой, ухаживала, говорила, что та уже почти не встаёт. Ольга не ездила в деревню — не было времени и средств. Но каждый вечер она молилась о здоровье мамы. Даже новую куртку себе не покупала, лишь бы хватало на всё.
Прошло почти два года. Однажды Ольга получила письмо. Настоящее, бумажное, с обратным адресом — из деревни. Почерк был мамин.
«Олечка, родная. Почему ты не звонишь и не приезжаешь? Я теперь в доме престарелых. Сказали, что ты больше не помогаешь… Но я знаю, ты бы не бросила. Прости, если я в чём виновата…»
Ольга онемела. Дом престарелых? Какая-то ошибка?
Она сорвалась с работы, взяла отгул и поехала. Дом находился в соседнем районе, мама действительно была там. Постаревшая, похудевшая, с покрасневшими глазами — но живая и вовсе не в таком уж плохом состоянии, как говорила Люба.
— Мама… Ты же… — Ольга села на колени перед ней. — Я же всё эти годы высылала деньги, всё до копейки!
Мама расплакалась.
— Я думала, ты забыла нас… Люба сказала, ты больше не хочешь общаться… И ни копейки не присылаешь…
Позже Ольга узнала: мать попала в дом престарелых через полгода после начала «лечения». Люба оформила опекунство, продала мамин дом, положила деньги себе на счёт, а «переводы от Ольги» тратила на себя, отпуска и салоны.
Ольга не знала, что больнее — предательство сестры или то, что её мать всё это время думала, что родная дочь её бросила.
Ольга перевезла маму к себе, в город. Устроила уютную комнату, рядом — кресло, в котором теперь по вечерам они пили чай и смотрели старые фильмы. Люба звонила — просила прощения, оправдывалась, винила обстоятельства.
Ольга не кричала, не проклинала. Просто сказала:
— Ты убила во мне доверие. А без него — мы уже не сёстры…
Мама молча взяла Ольгу за руку.
— Главное, ты рядом. Остальное — не важно.
И Ольга заплакала. Впервые за долгое время — не от усталости. А от того, что наконец — дома был кто-то, кто любил её просто так. Без обмана.
Прошло несколько месяцев. Жизнь начала понемногу налаживаться. Мама, как ни странно, окрепла. Питалась нормально, гуляла с Ольгой в парке, начала даже вязать — как в молодости. А по вечерам рассказывала о прошлом: о том, как одна растила дочерей, как верила, что обе будут рядом в старости.
— Знаешь, Олечка… Я ведь всегда думала, что Люба — мягкая, добрая… А ты — сильная, немного жёсткая. Но теперь я вижу, что только ты — настоящая.
Ольга не хотела мстить сестре. Но молчать не могла. Она собрала все документы, чеки переводов, нашла нотариуса, через которого Люба оформляла продажу маминого дома. Оказалось, сделка прошла по поддельной доверенности.
Юрист посмотрел бумаги и сказал:
— У вас хорошие шансы вернуть хотя бы часть. И, возможно, привлечь её к ответственности.
Ольга задумалась. Но потом посмотрела на мать, которая в этот момент на кухне пекла пирог.
— Мне не нужны её деньги. Я не ради них старалась.
И правда — ей не нужны были деньги. Только правда.
Она написала Любе письмо:
«Ты забрала у меня два года — не из моей жизни, а из маминой. Время, которое я никогда не верну. Я не стану тебя судить. Пусть это делает Бог. Но знай — ты предала не меня. Ты предала маму. И однажды ты это почувствуешь.»
Ответа не было. И Ольга решила — пусть так. Покой дороже мести.
Однажды зимой мама лежала на диване, завернувшись в плед, и спросила:
— Оля, а ведь ты могла меня не простить. Почему ты всё равно рядом?
Ольга села рядом, прижалась к ней и тихо ответила:
— Потому что ты — мама. А за любовь к матери не надо благодарностей. Это не сделка. Это навсегда.
Прошло ещё несколько лет. Мама старела, но уже спокойно, в заботе и тепле. Их с Ольгой жизнь стала неспешной, почти домашней сказкой: чай с мятой по вечерам, вязание под старые фильмы, разговоры о прошлом. Иногда мама забывала, в каком году они живут, но никогда не забывала имени дочери.
И однажды Ольга поняла: не осталось обиды. Ни на сестру, ни на жизнь. Только светлая грусть. Всё плохое словно выгорело временем, как старая рана, что уже не болит, но оставила шрам.
А потом… однажды мама тихо уснула на веранде, на закате. Ольга заметила это не сразу — мама просто сидела, с книгой на коленях и едва заметной улыбкой. Ушла, как жила — тихо, не мешая, без слёз, будто знала, что теперь можно.
Похороны были простыми. Без пышности. Только близкие, соседи, пара подруг. Люба не приехала. Лишь спустя неделю пришло письмо с коротким:
«Я была неправа. Но если бы могла — всё вернула бы назад.»
Ольга не ответила. Просто взяла мамину фотографию, поставила у окна. Рядом — ваза с ромашками, которые мама так любила.
Через год, в день рождения мамы, Ольга пошла на вокзал. Она купила билет в деревню — ту самую, где они когда-то жили. Там, на старом участке, где остались только яблони и черёмуха, она решила посадить сирень.
— Пусть будет хоть что-то живое от мамы, — прошептала она, вскапывая землю. — Пусть цветёт. Даже если никто не увидит.
И в этот момент ей стало легче, чем когда-либо. Потому что даже предательство можно пережить. А любовь — если она настоящая — переживает всё.
