— Ты понимаешь, Люсь, я его чуть стулом не пришибла! — вскинулась Вера. — Представляешь, прихожу домой, а там… Людка! Его тётя! В халате моём, с бигудями! И главное — чай пьёт из моей кружки с надписью «Королева кухни»!
Она сжала пальцы в кулак.
— Я говорю: «Простите, вы кто вообще?» А она мне: «Ой, милая, я тут теперь живу. Егор сказал — комната свободная». Какая, к чёрту, свободная?! Это наш с Егором кабинет, где я ногти делаю!
Люся, подруга, нахмурилась:
— И что, ты просто стояла и слушала?
— Да стояла я, как дура! А потом захожу на кухню — сидит Егор, в телефоне тычет. Я говорю: «Ты с ума сошёл? Ты вообще меня за человека считаешь?» А он… знаешь, что он сказал?.. «Не начинай, Вера. Она пожилой человек, ей негде жить. Это временно».
— Временно, пока ты в психушке не окажешься, — буркнула Люся.
— Людмила с порога уже начала командовать: «Эти шторы темноваты», «На обед надо щи варить, а не эту вашу модную курицу». А знаешь, вишенка на торте какая? Я наконец-то получила права. Вчера. Год училась. Прихожу, говорю: «Егор, давай машину, я поеду, покатаюсь немного». А он…
Она села обратно. В глазах — злость и горечь.
— Он, Люсь, не поверишь… он мне сказал: «Не дам. Машина — моя. Боюсь, поцарапаешь».
— Вот это да… — медленно кивала Люся. — То есть квартиру вы вместе взяли, ипотеку тащите, а машина — его?
— Ага! И тётя — его! И дом теперь — его вотчина! Я, выходит, просто фигура интерьерная. Вчера он мне вообще заявил, что я стала «нервной». Я говорю: «А ты бы не нервничал, если бы у тебя дома на кухне сидел родственник жены и жарил лук в трусах?» А он только плечами пожал.
Тут на кухню заглянул Даня, их 14-летний сын.
— Мам, а у нас Людмила теперь надолго? Она мне сказала, что мой диван неудобный. Это чё, я на полу буду спать?
Вера сжала губы.
— Даня, ты спать будешь где хочешь, а Людмила скоро уедет.
— Понимаешь, Люся… я как будто живу в чужом доме. Муж рядом, но его нет. Он весь в телефоне. С сыном не общается. Со мной — только когда есть.
— Ты ему ставила ультиматум?
— Я? Да как? Скажу слово — он в ответ: «Если не нравится — можешь уйти».
— Ну тогда ты — дурочка. Прости. Права получила? Молодец. Машину не даёт? Пошли его к чёрту. Купи себе свою.
Вера молчала. «Знаешь, Люсь, я ведь когда-то Егора любила. Сильно. За то, что был спокойный. А теперь… я живу с человеком, который считает нормой — не уважать. Просто привезти тётю и сказать: “Терпи”».
— Ну… — Люся поставила чашку. — Терпи — не любовь. Это тюремный режим.
Вечером Егор не пришёл. Вера встала, посмотрела на себя в зеркало. Чужое, усталое лицо. И впервые за долгое время… она не плакала. Только подумала: «А ведь мне 48. И если не сейчас — то когда я начну жить как хочу?»
— Ты с ума сошла? Ты вообще в курсе, сколько стоит эвакуатор?! — Егор выскочил на улицу в одном носке, увидев пустое место. — Где машина, Вера?!
— Там же, где твоё уважение. В неизвестности, — спокойно ответила она, отхлёбывая кофе на балконе. — Не волнуйся, она в надёжных руках.
— Ты перегнула! Это самоуправство!
— А ты понимаешь, что я терпела два года? Слушала, как ты со мной как с мебелью разговариваешь. А теперь решила: хватит. Я не тряпка. Я женщина. У меня есть голос. И водительские права.
— То есть, машину ты угнала, потому что я не дал тебе на ней ездить?
— Нет. Я её переместила. Как хозяйка. Потому что устала быть «никем» в собственном доме.
— Ты психованная, Вера! — ворчала Людмила Ивановна, запихивая свои лекарства в кухонный шкаф. — Я ж к вам не по доброй воле. Меня из квартиры выгнали!
— А мне, по-твоему, легко? — Вера обернулась. — Ты даже не постучалась, когда заехала. Просто появилась. С моим халатом и своими замечаниями.
— Я его тётя. Я ему почти мать!
— Вот именно. Почти — не мать. И точно — не мне. Если хочешь остаться, нужно учиться уважать. Меня, моё пространство, мои нервы.
Вечером они с Егором разговаривали. За закрытой дверью.
— Вера, ты реально считаешь, что я тебя не уважаю? — голос Егора был тихий, но с металлом.
— Я не считаю. Я это вижу каждый день. Когда ты мне говоришь «машина не твоя». Когда приглашаешь родню жить в наш дом без моего согласия. Когда игнорируешь, что мне больно.
— Я просто думал… что ты справишься. Ты же сильная.
— Сильная — не значит бездушная. Я не собираюсь жить в доме, где меня не слышат. Я не мебель. Я твоя жена. Или, может, уже нет?
Он замолчал, смотрел на неё так, будто впервые видел.
— Знаешь… ты изменилась. Стала колючей.
— А ты не изменился. В этом и проблема. Ты застрял где-то в 2010-м. Где жена молчит, тётя хозяйничает, а мужчина — барин. Но знаешь, барину придётся либо меняться… либо уходить.
— Уходить? Это ультиматум?
— Нет. Это шанс. Последний.
Он долго молчал. «Я не хочу тебя терять, Вер».
— Тогда начинай ценить. Потому что в следующий раз я уеду не машину забирать, а документы на развод подавать.
Он кивнул. Медленно. Как будто понял.
На следующее утро Вера проснулась от запаха кофе. На кухне стоял Егор. В фартуке. Готовил яичницу.
— Это — попытка быть мужем, — он улыбнулся виновато. — А не соседом по квартире. Людмила уехала. Я снял ей комнату в пансионате. Платить буду я.
— А машина?
— Машина твоя. Переоформим. Сама сказала — хочешь жить как хочешь. Вот и живи. Только… дай мне шанс рядом быть.
— Хочешь быть рядом — учись быть партнёром. А не диктатором с телефоном.
Они смотрели друг на друга, как будто заново знакомились.
— Ты мне всё-таки объясни, Вера, — с раздражением сказал Егор месяц спустя. — Зачем тебе одна машина? Мы же уже договорились.
— По-человечески? — усмехнулась она. — Егор, ты месяц назад орал, что я «нахлебница». А сегодня, потому что я перестала быть удобной, — резко стал «по-человечески»?
— Да что ты себе возомнила, Вера?! Я работал, содержал!
— Ты меня держал не в подвале. А в тени. Всё делал — не для нас, а для себя. Квартира на тебя. Машина на тебя. Решения — все ты. А я что? Женщина, которая «перебьётся».
— Хватит! — голос её был неожиданно громким. — Вот теперь слушай. Без тебя я стала собой. Я — Вера, 48 лет, с водительскими правами, стабильной работой, и, наконец, с пониманием, чего я хочу от жизни. И точно не вот этого!
— Ты серьёзно сейчас собрала монолог? — съязвил он.
— Нет, Егор. Я выбрала себя давно. Сейчас я просто озвучиваю приговор. И да, я подала на развод.
Молчание. Такое гробовое, что было слышно, как у соседей скрипнул стул.
— Ты что сделала?.. — прошептал он.
— Подала. Тихо. Без крика. Просто — поставила точку. И да, я не требую делить квартиру. Хотя могла бы. Всё, что хочу — тишину. И свободу.
— Вер… — он попытался дотронуться до её руки. — Подожди. Мы только начали налаживать…
— Ты начал. Я — закончила. Мы оба виноваты. Только я больше не буду спасать то, что один разрушает, а другой игнорирует.
— А Даня? Ты подумала о сыне?
— Даня уже понял всё раньше нас. Знаешь, что он сказал? «Мама, ты стала настоящей. Папа, если не хочет потерять всех — пусть догоняет. Или остаётся в прошлом».
Он молчал. А она пошла собирать сумку.
Через два дня Вера переехала в небольшую, но светлую квартиру. Первое, что сделала — повесила зеркало в полный рост. Чтобы каждый день смотреть на ту, кто наконец стала собой. Даня стал чаще приезжать. Смеялся. Сказал, что здесь — легко дышится.
А Егор… сначала звонил. Потом — писал. Потом исчез.
Прошло три месяца. На пороге Веры — курьер. В пакете — документы. Развод. И записка. Почерк Егора:
«Ты была права. Свобода — твоя.
Но знай: я только сейчас понял, кого потерял.
Прости, если сможешь.
Егор.»
Она села на диван. Посмотрела в окно. А потом усмехнулась.
— Поздно, милый. Я себя нашла.
И отпускать себя — больше не собираюсь.
