Алиса с облегчением выдохнула, когда их старенький, но верный седан наконец свернул с раскаленного асфальта загородной трассы на пыльную, ухабистую грунтовку, ведущую в деревню Озёрное. Воздух, густой от запаха нагретой хвои, спелых луговых трав и далекого дыма печек, ударил в лицо через приоткрытое окно. Это был запах детства, запах беззаботности, запах бабушкиных пирогов и сена. Она взяла отпуск, чтобы на неделю-другую сбежать от городской суеты, офисных графиков и вечной спешки, окунуться в тишину и покой, навестить тётю Марию, последнюю хранительницу её корней.
Но судьба, как всегда, внесла свои коррективы. Едва Алиса переступила порог старого, пахнущего деревом и травами дома, как всё перевернулось с ног на голову. Тётя Мария, женщина крепкая, словно вековой дуб, неудачно поскользнулась во дворе, неся ведро с водой для кур. Жестокий хруст, белая от боли гримаса, и вот уже правая рука, её рабочая рука, была обездвижена гипсом. А вокруг — целое хозяйство: куры, вечно голодные и суетливые, капризная коза Манька, и главное — колодец в конце улицы, откуда воду нужно было таскать вёдрами. Муж Алисы, Максим, человек действия, выгрузил из багажника продукты, сумки жены, постоял немного в нерешительности на пороге, но город его ждал, работа, дочь-студентка. Он обнял Алису, махнул рукой и уехал, оставив её наедине с внезапно свалившейся ответственностью.
Осталась Алиса с тётей, с её тихой, покорной болью и чувством вины за доставленные хлопоты. Детей у тёти Марии не было, помочь было некому. Алиса чувствовала себя последней опорой. Её собственная мать умерла, когда Алиса заканчивала институт, оставив после себя тишину и пустоту. Отец же давно растворился в тумане где-то на заработках, словно призрак, о котором старались не вспоминать.
Выросла Алиса здесь, в Озёрном. Её детство и отрочество были неразрывно связаны с соседской девчонкой, Светланой. Они были не разлей вода: вместе бегали в школу, что стояла на другом конце деревни, вместе, заливаясь счастливым смехом и крепко держась за руки, бежали вечерами на дискотеки в сельский клуб, где пахло духами «Красная Москва» и машинным маслом. Мечтали о будущем, конечно же, о большой и светлой любви. Алисе судьба подарила её: институт, замужество за однокурсника Максима, рождение дочки Катеньки. Жизнь текла плавно, как полноводная река.
Светлана же влюбилась с первого взгляда и навсегда. Её избранником стал Артём, парень с соседней улицы, коренастый, сильный, с умными и немного грустными глазами. Сразу после школы сыграли скромную свадьбу. В то время как их сверстники рвались в город, Светлана и Артём решили остаться. «Если все уедут, кто же деревню на ноги поднимет?» — говорил Артём, обнимая свою Лану. — «Да и мать одна, больная. Будем жить здесь». Светлана только радостно кивала. Ей было всё равно где, лишь бы рядом с ним. Они светились своим счастьем, и казалось, ничто не сможет его омрачить.
С тех пор Алиса и Светлана не виделись. Приезды Алисы к тёте были короткими, наскоком, и пути подруг не пересекались. Лет двенадцать, не меньше.
И вот, отправившись через пару дней в деревенский магазин за хлебом, Алиса столкнулась с призраком. Нет, это была живая женщина, но тень той, кого она знала. Худая, сгорбленная фигура в выцветшем, поношенном платье. Грязные, тусклые волосы болтались безжизненными прядями на ветру. Лицо — бледное, испещренное сеточкой морщин, не по годам глубоких. Но глаза… Это были глаза, в которых погас весь свет. Пустые, потухшие, бездонные озера тоски. Они смотрели на Алису, и лишь спустя несколько секунд в них мелькнула искорка жуткого, животного узнавания.
— Света? Светлана, это ты? — голос Алисы дрогнул, сердце сжалось в ледяной ком. — Боже мой, ты что, болеешь? Что с тобой?
Женщина молча кивнула, её пальцы, похожие на птичьи когти, вдруг вцепились в руку Алисы с неожиданной силой.
— Зайди к тёте Марии, посидим, поговорим, — предложила Алиса, чувствуя, как по спине бегут мурашки.
Светлана лишь закивала, нервно, судорожно, постоянно озираясь по сторонам, словно загнанный, испуганный зверёк, ожидающий удара. Алиса долго не могла прийти в себя, идя рядом. «Так в сорок с небольшим может выглядеть только человек, которого медленно убивают», — пронеслось в голове.
Вскоре они сидели на застеклённой веранде у тёти Марии. Пахло мятным чаем и старой древесиной. Светлана была напряжена до предела, каждая мышца её тела была сжата в тугую пружину, готова вот-вот сорваться. Разговорить её было невыносимо трудно. Она отвечала односложно, вздрагивая от каждого шороха за окном. Но когда Алиса спросила о детях, в мёртвых глазах Светланы на миг блеснул тот самый, давний огонёк. И этот миг стал роковым. Что-то в ней надломилось. Задрожали тонкие, бескровные губы, она судорожно сглотнула, и вдруг — её прорвало. Светлана грохнулась головой на стол, зарывшись лицом в ладони, и её тело стало выть от глухих, разрывающих душу рыданий. Это были не слезы, это были вопли израненной, истекающей кровью души.
Алиса молча ждала, положив руку на её вздрагивающую спину, чувствуя, как по коже бегут ледяные мурашки. Потом обняла подругу, прижала к себе, как маленькую, испуганную девочку.
— Ничего, Светочка, плачь. Выпусти всю боль. Не держи в себе.
И Светлана заговорила. Слова лились пулемётной очередью, сбивчиво, горько, отчаянно.
— Помнишь, Аличка, как мы мечтали? Помнишь, каким я счастливым дураком была, когда он на меня посмотил? Я думала… я думала, мы навек. А теперь… теперь я не живу, я зарываюсь в землю заживо. Держусь только ради Танюшки, ей шестнадцать… Долго у нас детей не было, я уж и не надеялась, а потом… Бог дал. Родилась моя девочка. А он… он пьёт, Алиса. Постоянно. И бьёт. Бьёт так, что света белого не видно.
— Света, милая, да как же так? Уходить надо! Бежать! Сейчас же! — вскрикнула Алиса, но подруга не слышала её, её несло течением собственного кошмара.
— Жили мы душа в душу… Артём был золотой, руки-то у него золотые, ты же помнишь? Всё мог починить, всё сделать. Переживали только, что я не беременела. А с Таней… О, с Таней мы были так счастливы! Он работал, я с дочкой. Потом она подросла, но он не пускал меня на работу — сиди, говорит, с ребёнком, деньги я заработаю. И зарабатывал! Все к нему шли: то забор поправить, то телевизор починить, то с машиной помочь. Он и брал-то копейки, а старикам и вовсе за такто… А они… — её голос сорвался на противный, горький шёпот, — а они в благодарность «магарыч» предлагали. Откажешь — обижаются. Вот и пошло… Сначала стопка за работу, потом две за беседу, потом ещё… И пошло-поехало. Эта «жидкая валюта» стала дороже настоящих денег.
С работы выгнали. Теперь он просыпается с дрожью и одной мыслью. Бежит к кому-нибудь, находит работу, получает свою мутную плату и несёт её дальше, «на добавку». К вечеру — готов. Приходит… и начинается ад. Придирки, крик, кулаки. Ночами мы спасались у соседей. Это был не мой Артём. Тот был добрый, сильный, нежный. Этот… это было что-то жаждущее, злое, пустое. Заставлял и меня пить… Я не могла… тогда…
Её голос снова потонул в рыданиях. — А я всё боролась. Всё надеялась. Ради дочки, ради его матери… Мать-то его… сердце не выдержало, недавно умерла. А он… — Светлана закатила глаза, и по лицу её струились слезы, — на похороны даже не пришёл. Где-то спал пьяный. Нашли его только на следующий день. И ему хоть бы что! Как ни в чём не бывало. Дружки, бутылка, скандалы… Я даже не знаю, помнит ли он, что матери его нет… Сорок дней скоро…
Алиса онемела. Словно ледяная вода хлынула ей за шиворот. Она не находила слов, лишь сжимала холодные пальцы подруги, а мурашки бежали по её коже сплошным, жутким ковром.
— Света… Да ты себя совсем не любишь, — прошептала она наконец. — Ты всю жизнь, всю молодость отдала тому, кто променял тебя на отраву.
Светлана молча кивала, уставясь в одну точку на столе, видя там все круги своего ада. Они засиделись допоздна. Светлана, казалось, забыла о времени, о доме, о дочери. Вспомнила о ней лишь тогда, когда в дверь постучали. На пороге стояла худая, бледная девочка-подросток с огромными испуганными глазами, точь-в-точь как у матери.
— Мам, я одна боюсь. Папа пришёл, буянит. Ищит тебя. Пойдём домой.
Сердце Алисы упало. Но она не отпустила их. Уложила мать и дочь в маленькой комнатке на втором этаже, под самой крышей. Та самая комната, где они когда-то со Светой, будучи девчонками, шептались ночами о любви.
Утром их разбудил оглушительный грохот. Сначала — тяжёлый стук в оконное стекло, от которого задрожали стёкла. Потом — яростный, неистовый лязг кулака по входной двери. Светлана вскочила с постели, белая как полотно, глаза полые от дикого, знакомого страха.
— Аля, это он! Не открывай! Кто-то сказал, что мы здесь!
Алиса и сама замерла от ужаса, леденящий страх сковал её limbs. Но тут дверь распахнулась. На пороге стояла тётя Мария. В её здоровой левой руке была увесистая палка-посох. И вид у неё был грозный, древний, как сама деревня.
— Ты чего тут, нечисть, ломишься? — прогремел её голос, неожиданно сильный и властный. — Дома у себя буянь, а здесь я тебе спуску не дам! Ишь, выискался! Щас как утихомирю!
Но то, что произошло дальше, повергло всех в ступор. Артём не полез в драку, не стал орать. Он вдруг обмяк, опустился на ступеньки крыльца, как тряпичная кукла. Лицо его было серым, землистым, всё тело била мелкая, предательская дрожь.
— Тётя Мария… — его голос был слабым, потерянным, совсем не тем, что ждали услышать. — Позови… Верку. Жену. Я знаю, она тут. Прошу, как человека… Позови.
Светлана, притаившаяся за дверью, слышала всё. И поняла — он трезвый. Это было страшнее любой его пьяной ярости.
— Чего тебе с утра? — вышла она, стараясь, чтобы голос не дрожал, чувствуя за спиной поддержку подруги и тёти. — Выпить не нальют тут. Иди домой.
— Свет… — он поднял на неё глаза, и в них был такой ужас, такая бездна отчаяния, что у Алисы снова побежали мурашки. — Пойдём домой. Я мать видел… Во сне. Она пришла ко мне. Сказала… сказала, что завтра утром с нашим Колькой-трактористом беда случится. А через две недели после него… и я умру. Если не брошу. Если не завяжу… Она так смотрела на меня… так жалобно, так плакала… На коленях стояла, умоляла, Аличка… Говорила, мне рано ещё к ней… Я глаза открыл — а её нет. Что это было? Тётя Мария, правда это? Мамка меня предупредила? Мне к Кольке бежать надо, предупредить его…
Втроем они пошли к своему дому, тому самому, что когда-то был крепостью их любви, а теперь стал тюрьмой. Артём пытался найти Кольку-тракториста, но тот уже уехал по делам. Вечером Артём пришёл снова, но сосед спал мёртвым, пьяным сном, и разбудить его не удалось. Артём твёрдо решил поговорить с утра. Весь этот день он провёл в небывалой, звенящей трезвости. Сидел во дворе на скамейке, уставившись в одну точку, не в силах выкинуть из головы жуткий, пророческий сон.
Утром, едва занялась заря, он снова отправился к соседу. Но было уже поздно. Колька на рассвете завёл свой старенький «Беларусь», поехал по своим делам и на крутом повороте не справился с управлением. Трактор перевернулся, свалился с небольшого мостика в речку. Кольку вытащили уже бездыханным.
Когда до Артёма дошла эта весть, его будто током ударило. Весь мир померк, почва ушла из-под ног.
— Значит, правда… — прошептал он, обливаясь ледяным потом. — Мать не врала… Следующий — я?
Иногда нужен именно страх. Животный, первобытный, леденящий душу ужас перед неминуемой расплатой. Именно он стал тем спасительным якорем для Артёма. Он не пил. Ни в день похорон, ни на поминках, где собутыльники, обнявшись, с плачем уговаривали его «помянуть Колю». Он отказывался, молча, стиснув зубы до хруста. Он замкнулся в себе, затаился, словно зверь в норе, и с замиранием сердца, с леденящим душу страхом отсчитывал дни. Две недели после похорон друга. Четырнадцать дней, каждый из которых мог стать для него последним. Он ждал смерти. Ждал её трезвым, и этот трезвый ужас был страшнее любой пьяной отравы.
Но страшная дата миновала. Прошёл день, другой, неделя, месяц… Смерть не пришла. И тогда Артём словно очнулся от долгого, кошмарного сна. Он впервые по-настоящему увидел мир вокруг. Увидел свой покосившийся забор, калитку, висящую на одной пете, окна с заклеенными рваным скотчем стёклами, облупившуюся краску, прогнившие наличники. Увидел свою жену — изможденную, серую, постаревшую на двадцать лет. И в его душе что-то перевернулось.
Он начал жить заново. Медленно, тяжело, с огромным трудом, как поднимают упавшего и избитого человека. Он засучил рукава и принялся за дело. Сначала — забор, калитка. Потом — окна, наличники. Он снова стал тем Артёмом, у которого были золотые руки. Он устроился водителем в соседнее хозяйство. Дом, который ещё недавно выглядел как заброшенный сарай, постепенно начал оживать, хорошеть, умываться свежей краской. В чистых стёклах окон снова весело заиграли солнечные зайчики.
Прошло восемь лет. Счастье, казалось, навсегда изгнанное, вернулось в их дом и прочно в нём обосновалось. Светлана похорошела, округлилась, в её глазах снова появился свет, та самая искорка, что когда-то свела с ума молодого Артёма. Дочка Таня вышла замуж, живёт в соседнем посёлке. Купили машину, пусть и не новую, зато свою. Артём сделал к дому просторную, светлую пристройку — для гостей, для будущих внуков, которые уже не за горами.
На жену свою, Светочку, он не может надышаться. Смотрит на неё иногда, и сердце сжимается от стыда и бесконечной благодарности. Благодарен за каждый день, что она не ушла, вытерпела, дождалась. Теперь любое её желание для него — закон. Он носит её на руках, буквально и figuratively, пытаясь залатать своей любовью все те раны, что нанёс когда-то. Он смотрит на неё, на свою возрождённую Ладу, и не налюбуется. Она расцвела. И он знает, что это его главная победа. Победа над тенью прошлого, что едва не поглотила их обоих.
