Марина ждала мужа с некоторым волнением. На прошлых выходных у него не получилось приехать, и она, как примерная жена, провела весь уик-энд вместе с трёхлетним Владом, не выходя за пределы дачного участка. Благо, тридцать соток приусадебной территории давали простор как для детских игр, так и для работы, когда сынишка укладывался спать. Цветы Марина любила с раннего детства. Вот и теперь, на протяжении всего лета, сменяя друг друга, расцветали яркими вспышками цветные лепестки по всему участку.
Разноцветные петунии пёстро выглядывали из деревянных ящиков под окнами, тужились в тесных кольцах пластиковых вёдер. Яркие тюльпаны строго смотрели в утреннее небо заострёнными набухшими бутонами, а потом, доверившись полуденному солнцу, приветливо раскрывались навстречу теплу. Рдели на клумбах георгины, тянулась к облакам стрельчатая лаванда, и царили среди всего этого любимые розы самых разных сортов, каждая по-своему прекрасная в своей неповторимости.
Разноцветный гамак муж натянул между двумя старыми вишнями, ещё бабушкиными, кривыми и неказистыми. Деревья будто забыли или уже не видели от старости, где небо, и теперь, точно ленивые медузы, пускали побеги ветвей вкривь и вкось, как придётся. Марина не позволяла их рубить, хоть плодоносить они перестали уже лет семь назад, а теперь, когда вишни обрели новую жизнь в качестве опор для гамака, во дворе они и вовсе приобрели статус неприкосновенных.
Рядом с гамаком лежала начатая недавно книга. «Тёмные аллеи» Бунина были читаны уже не раз, но Марина любила перечитывать сборник снова и снова, погружаясь в волшебный слог классика. И, как всякое удовольствие, чтение в гамаке было доступно лишь изредка, когда сходились в волшебные созвездия сразу несколько условий: сон Владика, отсутствие обязательной к выполнению работы, без которой остановится биение сердца деревенского быта, хорошая погода и… хорошее настроение.
Марина вздохнула, вспомнив недавнюю ссору с Максимом по телефону. Она верила, что в прошлые выходные он не приехал из-за поломки автомобиля. Ну, точнее, убеждала себя, что так и было. Хоть машина почти новая, но ведь она может ломаться. Ведь может?
Знакомое урчание двигателя раздалось за калиткой, и Владик моментально, словно щенок, ожидающий хозяина, уловил острым детским слухом долгожданный звук. Мальчик вскочил на ноги и, не выпуская из рук большой жёлтый экскаватор, помчался навстречу отцу.
— Ну, слушай, тяжёлый какой! — Максим улыбнулся и подхватил сына на руки. — Две недели не видел, а вырос как на дрожжах! Марин! Признавайся! Дрожжами Владика кормила? — Максим поставил на землю мешающий экскаватор и зашагал по дорожке, попутно щекоча Влада. Мальчик хохотал и выворачивался, но из крепких отцовских объятий, простаивающих две недели без дела, вырваться не представлялось возможным.
— Машина нормально ехала? — Марина сощурилась, глядя на мужа с сыном, и улыбка сама собой расплылась по лицу.
— Угу, — промычал Максим, продолжая тормошить Влада. — Там ерунда была.
— Я в город съезжу?
— А тебе зачем?
— Надо, — загадочно улыбнулась Марина. — Заказывала кое-что. Забрать нужно.
— И что же? — Максим поставил Влада на ноги и вперился в Марину настороженным взглядом.
— Тебе скажи… Иди переодевайся. Сейчас картошки нажарю.
До райцентра было езды минут двадцать, и уже совсем скоро Марина возвращалась домой с большим фиолетово-розовым пакетом на пассажирском сиденье. Глянцевую полиэтиленовую поверхность с крупной надписью брэнда распирали изнутри продукты, что не привозит автолавка, и торчали длинными горлышками вверх две бутылки молдавского вина. Из всего богатства выбора Марина всегда выбирала молдавское — было в нём что-то особенное. А на самом дне, упрятанная под продуктами, ждала своего часа упаковка с вечерним нарядом.
Боди в крупную сетку. Марина густо покраснела, когда оператор закрывала заказ на пункте выдачи, и яркий румянец ещё четверть часа не сходил с её зардевшихся щёк. И теперь от предвкушения вечера, предстоящего удивления мужа и долгой ночи с ним, сердце Марины подпрыгивало и трепыхалось, и было непонятно — это машину так трясёт на грунтовой дороге или волнение разбушевалось в девичьей груди.
Летний вечер в деревне — всегда событие долгое и неспешное. Когда остывающее солнце лениво катится к горизонту, превращается из раскалённого пылающего шара в скромный рыжий уголёк, подмигивает на прощание сквозь листья дикой вишни и тонет где-то там, в огромной тяжёлой тверди горизонта. Марина положила книгу на грудь и, потерявшись во времени, заворожённо наблюдала за печальной картиной умирающего дня, покачиваясь на гамаке, словно на радуге. По лицу её блуждала лёгкая улыбка, и казалось, что вместе с закатом наступает время волшебства.
Укладывать Влада отправился Максим. Мальчик соскучился по отцу, и из комнаты поначалу доносились непрерывные трели детского щебета, перемежавшиеся с глухим бубнением, потом раздавался смех, переходящий в беззвучный хохот. Было понятно, что Максим щекочет Влада.
Марина тем временем закрылась в комнате и, воровато поглядывая на дверь, тихонько разрезала упаковку с нарядом.
— Ну и как тут тебя… — пробормотала она, вращая в руках повисший рыболовной сеткой костюм. — Это для ног или… Нет, кажется, вот так…
Спустя несколько минут наряд плотно облепил тело, разделив его на мелкие ромбики и соты.
— Без одежды и в одежде, — улыбнулась Марина, вспомнив старую сказку. Повертевшись перед тройным зеркалом старого бабушкиного трюмо, она рассмотрела себя со всех сторон, поморщилась нескольким лишним килограммам, которые, к слову, её совсем не портили, и накинула поверх наряда длинный домашний халат. Осторожно прикрыв предательски скрипнувшую дверь, Марина прошла на кухню и устроилась в кресле. Из ящика на стол бесшумно перекочевал ноутбук, и комната озарилась слабым мерцанием монитора.
«Глава 4», — гласила единственная надпись на чистом листе открытого документа. «В которой герои попадают в школу магии и чародейства, знакомятся с местными правилами и находят новых друзей», — пронеслось в голове Марины название главы на манер старых английских романов XIX века. Она улыбнулась незатейливой шутке и, словно пианист, приступающий к исполнению шедевра, мягко опустила пальцы на клавиши…
— Мам… — сонный голос Владика вырвал Марину из захватывающих приключений в коридорах Хогвартса отечественного розлива. — Папа храпит. Я заснуть не могу.
— Что? — спохватилась Марина. Её будто выдернули из-под одеяла в стылую ноябрьскую ночь в разгар лета. — Ты не спишь до сих пор? Пойдём, я тебя уложу. Может, в туалет хочешь? Или пить?
Малыш в ответ сонно помотал головой и зашлёпал голыми ступнями по половицам.
Максим лежал на спине, и из его слегка приоткрытого рта с тонким присвистом вырывался размеренный протяжный храп. Комнату наполнял синеватый вечерний сумрак, и длинная тень от рамы ленивым котом растянулась на весь пол, поделив половицы на четыре размытых квадрата.
— Давай на вот эту, — прошептала Марина, указывая Владику на соседнюю кровать.
— Она высокая, — капризно сморщился мальчик. — А если я упаду?
— Не упадёшь. Ложись давай. Глазки закрывай. Всё, спи, ночь уже.
Ладонь матери быстро поймала ритм детского дыхания и начала своё челночное путешествие от острого плечика по спинке и обратно. Вскоре дыхание Владика выровнялось, замедлилось, и он тихонько засопел, погружаясь в сон.
Марина полежала для верности ещё с десяток минут, а потом, укрыв Владика пледом, аккуратно спустила ноги с кровати и поднялась. Халат бесшумно свалился с плеч и опустился на пол. Оставшись в одном боди («без одежды и в одежде», — снова мелькнуло в голове), Марина забралась на соседнюю койку. Максим к этому времени повернулся на бок и храпеть перестал. Тёплая женская ладонь, способная не только успокоить и усыпить ребёнка, но и сделать ровно противоположное с мужчиной, поднырнула мужу под майку, ужом скользнула со спины на грудь, царапнула мягкие курчавые волосы и лёгким скребущим переступом отправилась в медленное путешествие по животу всё ниже и ниже…
— Что?! — Максим дёрнулся спросонья и резко повернулся.
— Да тише ты, я это, — зашипела на мужа Марина. — Только Владика уложила. Разбудишь сейчас.
— А меня зачем разбудила? — недовольно проворчал Максим. — Спал так хорошо.
— А ты как думаешь? — промурлыкала Марина и снова прижалась к мужу всем телом.
— Да блин, Марин, — сонно просопел Максим. — Что ты озабоченная такая? Давай не сегодня… А что это на тебе за одёжа бесовская? — он провёл ладонью по телу Марины от плеча до бедра и сдавленно хрюкнул. — Как сетка с луком, — его затрясло в беззвучном приступе смеха. — Или колбаса вот эта, знаешь, которая верёвками такими перетянута. Ты где это, на чердаке нарыла?
— Да пошёл ты, — сквозь зубы бросила Марина и ударила мужа кулачком в плечо. — Спи тогда, если спать интереснее.
— Да ладно, чего ты? — добродушно усмехнулся Максим. — Ну смешно же!
— Ну и смейся тут один! — забыв на мгновение о спящем сыне, выкрикнула Марина и скрылась за дверью. — Уж лучше с чёртом, чем с тобой! — бросила она напоследок и тихо закрыла дверь, в последний момент вспомнив о спящем Владике.
С минуту она простояла возле двери в ожидании раскаявшегося мужа, но из комнаты не донеслось ни звука, и Марина обречённо побрела на кухню. Открыв ноутбук, она пробежала взглядом написанное, замерла на несколько секунд, а потом щёлкнула мышкой по надписи «выделить всё» и зло ткнула пальцем по клавише «delete». Лист снова стал чистым, и только курсор вопросительно подмигивал в самом начале строчки под заголовком «Глава 4».
— Ну ладно, — сквозь зубы процедила Марина. — Будет вам Хогвартс по-русски, маленькие твари, — и новый текст послушно начал появляться на мониторе.
«Стены школьных коридоров навалились на новых учеников своей унылой серостью. Высохшими цветами на них распустилась треснувшая краска, местами покрытая зеленоватой плесенью. Пахло в помещении подвальной сыростью и почему-то рыбой. Влажный затхлый воздух, казалось, застыл здесь, словно попав в ловушку не только пространства, но и времени. Дважды мимо небольшой группы новеньких пробежали несколько жирных серых крыс с длинными голыми хвостами. По всему было видно, что эти грызуны чувствовали себя здесь…»
Марина замерла и вслушалась в странный звук, донёсшийся с потолка. Как будто шорох? Показалось? Она снова опустила пальцы на клавиши, но после нескольких напечатанных слов сверху снова что-то стукнуло, точно кто-то спрыгнул на пол чердака, а потом послышались отчётливые шаги.
— Ну нет! — Марина решительно закрыла ноутбук. — Для одного вечера стрессов достаточно!
Она спрятала гаджет в ящик и направилась в спальню. Уже взявшись за ручку двери, вспомнила, что на ней по-прежнему надет костюм-сетка. «Бесовская одёжа», как назвал его Максим. Наспех переодевшись в ночную рубашку в дальней комнате, Марина тихонько прошмыгнула обратно и улеглась рядом с Владиком. Комнату наполняло лишь сопение трои человек, больше никаких посторонних звуков старая хата не издавала. Спустя несколько минут Марина успокоилась, и её поглотил тяжёлый неспокойный сон, полный рваных тревожных сновидений.
Утро началось как обычно — соседский петух пронзил беззаботную летнюю тишину своим отчаянным до истошного надрыва воплем. Где-то на другом конце села ему тут же ответил ещё один, потом ещё, а потом опомнились и собаки. Лай набатом прокатился в обратном направлении, и округа ожила, зашлась птичьим щебетом, где-то заиграло радио, заругалась на котов соседка.
Марина проснулась с какой-то тяжестью и чувством вины. Максима на кровати уже не было, а Владик сладко потягивался рядом. Она поцеловала малыша и сонно растёрла глаза кулаками. Пора было готовить завтрак.
Воскресный день быстро вкатился в колею бытовых забот. Марина затеяла стирку, а Максим взялся за ремонт колодца. Владик же, вооружившись красно-жёлтой лопаткой и ведёрком, разрывался между отцом и матерью. Ближе к обеду, когда сад бледными привидениями заполонили выстиранные простыни и детская одежда, а кольца колодца избавились от сколов и обзавелись свежей отмосткой, семья собралась в беседке и после быстрого перекуса всем составом отправилась на речку. Владик довольно восседал на шее отца и, будто полководец на верном коне, рассматривал плывущие мимо деревенские пейзажи. Пошли не на купальню, а на дальнюю запруду. Место тайных свиданий Марины и Максима, задолго до появления на их безымянных пальцах колец, а в их жизни Владика.
Густая поросль аира приветливо зашелестела, точно почуяв приближение людей, а водная гладь неширокой, но извилистой речки подёрнулась рябью от внезапного порыва свежего ветра. Старая ива никак не отреагировала на появление знакомых, столько раз прятавших тайные свидания под её зелёными прутьями, и всё так же печально созерцала своё размытое быстрым течением отражение.
Марина с лёгкой грустью смотрела на резвящегося на отмели Владика, жадно хватая прекрасный и беззаботный момент такого скоротечного детства. Смеялась, когда Максим обдавал её серебряным водопадом холодных брызг, срывала подвернувшиеся под руку одуванчики, заплетая их в венок, пока муж с сыном резвились в воде. Из-за крутого поворота речки, словно из другого мира, доносились детские крики и возгласы отдыхающих. В чьей-то машине громко играла музыка.
И было в этом моменте что-то прекрасное. Как в театре. И такое же ненастоящее. В груди у Марины что-то неприятно шевельнулось, вспомнился вчерашний вечер, и сразу стало не по себе. Лёгким взмахом руки она отогнала непрошеные мысли, решительно поднялась на ноги и через голову стянула сарафан. Брызги взлетели в воздух и тут же смешались с тонким женским визгом, когда Марина врезалась в студёную воду, рассекая запруду напополам обтянутым купальником телом.
— Мама, ныряет! — радостно захлопал в ладоши Владик и с энтузиазмом подхватил переходящий в смех крик матери. А Марина ринулась навстречу сыну и принялась его щекотать, подкидывать, целовать куда придётся — в глаза, в носик, в щёки.
Домой шли уже, догоняя растянувшиеся по жёлтой дороге тени. Две побольше и одну маленькую посередине. Ласковое вечернее солнце сушило мокрые волосы и уже начинало зажигать деревенский пейзаж нежно-персиковым цветом заката. И тут произошло то, что Марина ожидала целый день. Неминуемая ложка дёгтя.
— Слушай, Марин, — голос Максима, нарочито беззаботный, сразу встревожил и не смог обмануть женщину, знавшую этот голос уже много лет. — Меня тут во вторник в командировку отправляют за город. Телефон скорее всего ловить не будет. Так что ты не удивляйся, если абонент не абонент, — он фальшиво хохотнул и опустил глаза.
— И что это за «загород» такой, что там аж сети нет? — не совладав с собой, дрогнувшим голосом спросила Марина.
— Ну, вот такие дебри, — развёл руками Максим. — Представь, бывают такие ещё.
— Ну, понятно… — неопределённо ответила Марина, и остаток пути они прошли в тишине, лишь Владик иногда радостно сообщал об увиденном насекомом или пролетевшей птице.
Уже смеркалось, когда автомобиль Максима скрылся за поворотом. Соседский Барбос с оглушительным лаем проводил удаляющуюся машину и с гордым видом просеменил обратно, разгоняя куцым хвостом дорожную пыль. Владик ещё несколько секунд помахал крошечной ладошкой, а потом протяжно зевнул и уткнулся виском в бедро матери.
— Пойдём уже ножки мыть и спатки ложиться, — улыбнулась Марина и подняла сына на руки. — Папа в субботу снова приедет.
— А мы ему позвоним?
— Позвоним, конечно. Только не во вторник, — Марина деланно улыбнулась и щёлкнула пальцем по кончику носа Владика.
Спустя час дом погрузился в уютную деревенскую тишину, слегка приправленную пением сверчков за окнами и далёкими раскатами грозы. Сполохи зарниц робко освещали горизонт, принося спустя десяток секунд лишь слабый отголосок растерявшего силу громового разряда. Марина сидела за ноутбуком. Дверь в спальню была приоткрыта, и мерное сопение Владика настраивало на рабочий лад и успокаивало одновременно. Чашка для утреннего кофе, наполовину заполненная так и не открытым вчера вином, стояла по правую руку и постепенно пустела. История упорно не хотела развиваться и вязко буксовала на одном месте. Лист на экране укоризненно слепил своей чистой белизной. Кавардак в голове не позволял сосредоточиться.
Вдруг на чердаке что-то звонко грохнуло, послышались сбивчивые шаги, и Марина как будто различила сдавленные ругательства. Рука сама потянулась за телефоном, и большой палец судорожно набрал три цифры — 102. Не смея издать лишний звук, Марина притаилась, остановив палец в миллиметре от зелёной иконки вызова.
— Не бойтесь, — послышалось сквозь щели чердачного люка. — Я вас не обижу. Извините, что напугал.
— Ты кто? — голос Марины дрогнул, и она, изо всех сил изображая спокойствие, тихо встала со стула и выдвинула кухонный ящик с ножами. На кнопку вызова она так и не нажала, благоразумно решив, что полиция далеко, и до их приезда может случиться что угодно, а ведь нужно ещё и что-то объяснить оператору. Лучше сейчас подготовиться к встрече… С грабителем? А что у них брать-то? Старенький ноутбук?
— Я Демон, — донеслось с чердака.
— Кто?.. — внутри у Марины похолодело, и она начала судорожно вспоминать, куда дела бабушкины иконы. Те занимали целый угол и только собирали пыль своими вензелями и окладами.
— Дима, говорю, меня зовут, — повторил незнакомец. — Вы только полицию не вызывайте.
И тут взъерошенные мысли Марины начали складываться в единую мозаику. Внезапно вспомнились рассказы соседских бабок о беглых зэках из областной тюрьмы. Но это когда было? А сейчас что? Тюрьма-то работает. А сколько до неё? Километров тридцать? Сорок?
— Ты сбежал? — Марина отступила на шаг от люка и зачем-то направила в его сторону зажатый в руке нож. Ответа она не дождалась. — Ладно, — вздохнула она. — Давай так, ты сейчас уйдёшь, а я не буду полицию вызывать. Договорились?
— Да, конечно! Договорились! — в голосе гостя послышалось облегчение. — Вы только люк откройте.
— Вот ещё! — хмыкнула Марина. — Как залез, так и вылезешь.
— Там это… Лестница сломалась, когда я забирался. Прыгать высоко, да и темно. Переломаюсь ещё ненароком, чего доброго.
И вот это неожиданное «ненароком, чего доброго» задело в душе Марины какие-то струны, размягчило, словно хлеб в молоке. Ну не может плохой человек сказать «ненароком» и уж тем более «чего доброго».
— Покажись сначала! — уже более уверенно окликнула она гостя.
Люк негромко грохнул и ржаво проскрипел, выскакивая из проёма. Из образовавшейся щели вниз посыпались опилки и мелкая солома, а потом в сумраке показалось бледное лицо. Марина включила фонарик на телефоне и нагло осветила гостя. Тот поморщился и зажмурил глаза, но отворачиваться не стал. Лицо оказалось молодое, «совсем мальчик ещё», — отметила про себя Марина, такого и бояться нечего.
— Сейчас, подожди, стремянку принесу, — Марина выключила фонарик и закинула нож обратно в ящик стола.
Тяжёлая лестница наделала грохота, пока её удалось притащить из чулана, и Марина украдкой заглянула в комнату со спящим Владиком — не проснулся ли. Малыш даже не пошевелился, детский сон окутал его беспробудным волшебством и не собирался выпускать до самого утра.
— Слазь, — полушёпотом произнесла Марина, вернувшись на кухню. — Только тихо, ребёнок спит.
— Вы простите, ради Бога, — зачастил молодой человек, оказавшись внизу, и принялся отряхивать голову. Каштановые волосы, щедро усыпанные соломой и опилками, подкручивались упрямыми локонами, топорщились и не желали принимать подобие причёски.
«А он не вшивый?» — подумалось Марине. — «С такими-то патлами. И почему он не лысый? В тюрьме же…» Одежда тоже была странная для беглеца: потёртые джинсы, босые ноги и красная, цыганская какая-то рубашка с острыми разлапистыми воротниками.
— А можно воды? — спросил гость и широко, по-детски улыбнулся.
— Слушай, как там тебя…
— Дима.
— Слушай, Дима, валил бы ты отсюда. Воды ему дай. Может, тебе картошки ещё пожарить?
— А у вас есть? — снова улыбнулся Дмитрий. Всё это время он размашистыми движениями укладывал непослушную копну волос и наконец приобрёл более-менее приличный внешний вид.
— А наглости тебе не занимать! — хмыкнула Марина.
— Я не ел два дня уже, — пожал плечами Дмитрий. — Так, помидоры у вас на грядках. Но я немного, чтоб не заметили. Помидоры, кстати, огонь. Так что, воды дадите?
— Дам, — недовольно проворчала Марина. — И хватит мне выкать. Тебе сколько лет-то?
— Двадцать семь.
— Я бы меньше дала. Лет двадцать, не больше.
— Я всегда молодо выглядел, — с какой-то грустью улыбнулся Дмитрий.
— В любом случае, у нас с тобой разница пять лет всего. Так что, не выкай мне тут. Сейчас воды принесу. Стой тут.
Большая алюминиевая кружка звонко ударилась о край ведра и погрузилась в воду. Марина ойкнула впотьмах веранды, задев ящик с луком, и быстро вернулась на кухню. Дмитрий стоял на том же месте, только в руках у него теперь был развёрнутый томик Бунина. Парень с интересом бегал глазами по строчкам, а по лицу его блуждала едва уловимая улыбка.
— Бунина читаете… ты? — в последний момент исправился Дмитрий.
— А что?
— Удивительное совпадение, но это мой любимый писатель. А «Тёмные аллеи» я чуть ли не наизусть знаю. А вот твой рассказ какой самый любимый?
— Ну… — Марина поставила чашку на стол. — «Солнечный удар», наверное.
— А у меня «Волки», — Дмитрий захлопнул ладонью книгу и мечтательно поднял глаза к потолку, где по-прежнему зиял чернотой провал открытого люка. — Что-то мистическое в нём есть. Любовь, как нечто непреодолимое, стихийное. Стая волков, преследующая сани, здесь показана как неотвратимость, фатальность какая-то, что ли.
— Ничего себе, — Марина наклонила голову и с интересом, уже по-новому, рассмотрела ночного гостя. — А «Солнечный удар» о чём?
— О случайном и нечаянном счастье, — пожал плечами Дмитрий. — А что это у тебя в чашке? Это вино? А можно?
— Как раз можно, — вздохнула Марина. — Целых две бутылки так и не пригодились. Сейчас чашку дам.
— А ты смотрела «Солнечный удар» Михалкова? — глаза Дмитрия блеснули, когда чашка начала наполняться рубиновой жидкостью. Вино толчками выливалось из высокого горлышка, и в пульсирующей струе подрагивало отражение тусклой лампочки, свисающей с потолка на коротком чёрном проводе.
— А такое кино есть? Не знала. Это по рассказу? Вот, угощайся. Молдавское.
— Ага, спасибо, — Дмитрий сделал длинный глоток и довольно улыбнулся. — Так вот, — деловито продолжил он, — фильм отличный! Он снят сразу по двум произведениям: рассказу «Солнечный удар» и сборнику «Окаянные дни». Я дважды смотрел. И знаешь, какую мысль я уловил уже от режиссёра? Она идёт как связь между двумя историями.
Там в первой части мальчик спрашивает у офицера, правда ли, что бога нет, и человек произошёл от обезьяны? А офицер занят своей любовью и отмахивается от пацана. Говорит, мол да, правда. А потом этот мальчик бежит по берегу и кричит офицеру, что тот часы забыл, но офицеру снова не до него. А уже в самом конце, когда этот мальчик вырос и стал красным комиссаром… Кстати, — Дмитрий поднял вверх палец, — я думаю, что актёра на роль комиссара специально подобрали немного на обезьяну похожего. Так вот, когда этот комиссар даёт приказ открыть кингстоны в барже…
— Что открыть? — перебила Марина.
— Кингстоны. Это как пробки в ванной, только наоборот. Чтобы судно затопить.
— Ага, поняла. И что дальше?
— Вот. Значит, когда мальчик этот, выросший без бога в душе, даёт приказ затопить баржу вместе с белыми офицерами, этот самый офицер его узнаёт, и уже он теперь кричит мальчику, что вспомнил его. Но говорить уже поздно, понимаешь? Момент упущен. Старшее поколение упустило молодёжь, не заметила за своими заботами, как бог покинул их детей. И дети погубили своих беспечных родителей.
— Ужас какой, — выдохнула Марина. — Зачем такие фильмы снимать вообще?
— А зачем такие книги писать? — хмыкнул Дмитрий и поддел пальцем край обложки книги. — Искусство должно не только развлекать, но и заставлять думать.
— Ну и о чём ты думаешь, сидя на чужом чердаке?
— О разном, — Дмитрий пожал плечами, отпил из чашки и вернул её на стол, точно накрыв красное кольцо от вина на клеёнчатой скатерти. — О том, что некоторые вещи, однажды упустив, назад уже не вернёшь, точно как тот офицер из рассказа. Пароход уплыл, а ты остался, — он горько вздохнул и снова приложился к вину. Взгляд его затуманился, и Дмитрий молча уставился в чёрное окно. Стекло с той стороны начало покрываться мелким робким бисером начинающегося дождя, где-то блеснуло, и по старым крышам, гремя шифером, прокатился раскат близкой грозы.
— А это что? — Дмитрий кивнул на горящий экран ноутбука. — Пишешь что-то?
— Да это я так… — тут же отмахнулась Марина. — Балуюсь просто, — она ухватилась за крышку ноутбука, но Дмитрий мягким жестом придержал монитор.
— Можно почитать? Обещаю, смеяться не буду.
— А если это анекдоты, тоже не будешь? — ехидно уточнила Марина.
— Это анекдоты? — удивлённо поднял бровь Дмитрий.
— Да пофиг! — Марина отпустила ноутбук и скрестила руки на груди. — Читай!
Дмитрий уселся на стул и азартно подвинул гаджет поближе. С десяток минут кухню наполнял лишь хрупкий ход стрелок на часах и тонкий скрип колёсика мышки. Марина всё это время, позабыв про статус хозяйки дома, бросала робкие взгляды через плечо увлечённого чтением гостя.
— Ну что, достойно! — Дмитрий взглянул на Марину и одобрительно покивал. — Мне понравилось. Только мрачновато для подросткового фэнтези.
— Русский Гарри Поттер может быть только таким, — парировала Марина.
— Это да… — многозначительно поиграл бровями Дмитрий. — Как говорится, Солженицын писал о совсем другом.
— Солженицын твой — брехло и сказочник! Все давно уже об этом знают!
— Хм, — усмехнулся Дмитрий. — Помнишь, как жена Шурика в Иване Васильевиче говорила? Ну не может же он всё время врать!
Марина прыснула и закрыла рот ладонью.
— А мужу давала читать? — вдруг спросил Дмитрий. — Что говорит?
— Говорит, чтобы сначала знаменитой стала, потом прочитает. Может быть. Слушай, — резко свернула с темы Марина. — А почему ты… — она запнулась, подбирая слова. — Почему на чердаке-то оказался? Если не секрет.
Дмитрий посмотрел на неё долго и задумчиво. При свете лампочки его глаза казались неестественно яркими и выразительными. Антрацитовый бездонный взгляд полыхнул чёрным пламенем и опалил Марину неописуемой горечью.
— Секрет, — тихо сказал он. — Но не от тебя. Просто… иногда лучше не знать. Поверь.
В спальне Владик крякнул во сне и перевернулся. Марина инстинктивно обернулась на звук, а когда снова посмотрела на Дмитрия, тот сидел с закрытыми глазами, словно прислушиваясь к чему-то.
— Он у тебя хороший мальчик, — прошептал Дмитрий, не открывая глаз. — Спит крепко. Видит хорошие сны. Про папу.
У Марины похолодело внутри. — Откуда ты знаешь, что сон про папу?
Дмитрий медленно открыл глаза. В них не было ни угрозы, ни насмешки — только лёгкая усталая грусть. — Такие сны обычно детям и снятся, когда папа надолго уезжает. Они его ищут во сне. Я тоже в детстве так… — он резко оборвал себя и встал. — Мне пора. Спасибо за вино. И за… понимание.
— Куда ты? Ночь на дворе, дождь начинается! — Марина вскочила, неожиданно для себя самой испугавшись не того, что гость останется, а того, что он уйдёт. Этот странный, начитанный беглец с печальными глазами вдруг показался ей единственным, кто говорит с ней на одном языке в этой глуши.
— Да я как-нибудь… — отмахнулся Дмитрий. — Забей.
— Ну хочешь, в сарае переночуй. У нас там старый диван есть, а с утра… — тут Марина спохватилась и хлопнула себя ладошкой по лбу. — Ты ж голодный как волк, а я тут ещё и вином тебя напоила. Сейчас картошки с грибами разогрею, подожди.
Ел Дмитрий словно хищник, неделю не ведавший дичи. Румяные ломти картошки вперемешку с рыжими лисичками исчезали со сковороды со скоростью ветра, и спустя несколько минут он со сладким довольным вздохом положил вилку в опустевшую посудину.
— Спасибо, — улыбнулся он и откинулся на спинку стула. — Не помню, когда в последний раз такое пробовал. Очень вкусно.
И тут на улице громыхнуло так, что стёкла жалобно звякнули в деревянных рамах. Небо раскололось двойным залпом, словно проламывая густой, утомившийся за день воздух, и в окна сыпануло, точно градом, крупной сердитой шрапнелью. Шифер выдал тревожную дробь, и сквозь открытый чердачный люк кухня наполнилась мерным шуршанием дождя.
— Бли-и-ин, — кисло сморщилась Марина. — Я ж бельё с верёвки не сняла. Завтра опять полдня сохнуть будет.
— Я сейчас, — встрепенулся Дмитрий и в три шага оказался на веранде. Выбежав под ливень, он опрометью добежал до трепещущих на ветру простыней и начал сдёргивать их с растянутой между яблонями бечёвки. Гроза несколько раз яростно зажигала ночной пейзаж белёсыми вспышками, окрашивая всё в два единственных цвета — чёрный и белый, без переходов и полутеней. Спустя несколько минут Дмитрий с огромным ворохом сырого белья стоял на пороге веранды, мокрый, но улыбающийся. Он был босой, его рубашка прилипла к телу, очерчивая крепкие плечи, а в мокрых каштановых кудрях запутались мелкие, поднятые грозой травинки. Он пах дождём, землёй и чем-то диким, дремучим.
— Промок как цуцик, — всплеснула руками Марина. — Снимай рубашку, сейчас майку сухую тебе дам.
Пока Марина рылась в шкафу, Дмитрий расстегнул несколько пуговиц и стянул рубашку через голову. По груди, стекая с копны промокших насквозь волос, бежали струйки воды и неспешной капелью собирались у ног в небольшую лужицу. Марина невольно залюбовалась упругим поджарым телом парня, остановившись в дверном проёме.
— На вот, сухую надень, — Марина потянула белый комок и стыдливо отвела глаза в сторону. Дмитрий натянул майку до половины и безнадёжно застрял — мокрое тело отчаянно сопротивлялось. — Давай помогу, горе ты, — по-матерински раскудахталась Марина и несколькими неловкими движениями оправила майку. — Вот только как тебе до сарая добежать теперь? Снова таким же мокрым будешь.
— А что если я не хочу в сарай уходить? — он облокотился одной рукой на стол и нагло приблизил своё лицо к лицу Марины. — Что если мне здесь нравится? Тишина. Покой. Красивая хозяйка…
Марина нервно засмеялась и почувствовала, как лицо заливает румянец.
— Ты сбежавший преступник, а не курортник, — она фальшиво улыбнулась и хотела сделать шаг назад, но вместо этого с вызовом посмотрела Дмитрию в глаза.
— А кто тебе сказал, что я сбежал? — он поднял бровь. — Может, меня отпустили?
— Кто мог тебя отпустить? Не рассказывай сказки.
— По твоей же просьбе, Марина, — голос Дмитрия стал грудным и бархатным. Он произнёс это так тихо и так уверенно, что у Марины перехватило дыхание.
— Я… я ничего не просила.
— Разве? — он медленно провёл пальцем по краю своей чашки. — Вспомни. Вчерашний вечер. Ты стояла здесь, злая, униженная, одна. Ты кричала ему в спину: «Уж лучше с чёртом, чем с тобой!». Ну вот, — он развёл руками. — Я и явился. Не буквально, конечно, но… близко к тому.
Марина замерла. В памяти чётко и ясно всплыли её собственные слова, брошенные Максиму в сердцах. Ледяная дрожь пробежала по спине.
— Это… совпадение, — прошептала она.
— В мире, где мужья не хотят своих жён, и на работу к ним нельзя позвонить, нет места для совпадений, — его голос стал низким, обволакивающим. — Есть только выбор. И последствия. Ты сделала выбор. Пусть и в гневе. А я… я последствие.
Дмитрий встал и подошёл к Марине. Она так и стояла, не в силах пошевелиться, прикованная его взглядом, словно бабочка булавкой.
— Ты кто? — выдохнула она.
— Тот, кто может дать тебе то, чего ты хочешь. Нежность. Внимание. Страсть. Всё, чего он тебе не даёт. Всё, о чём ты пишешь в своих книжках и о чём молчишь вслух. Нужно только твоё желание. Или ты возьмёшь свои слова назад? Скажешь, что предпочитаешь одиночество и тоску?
Рука медленно потянулась к её лицу. Марина зажмурилась, ожидая прикосновения. Но пальцы лишь едва коснулись щеки, и по телу разлилось волнами жаркое, пьянящее тепло. Весь гнев, вся обида на Максима, всё разочарование вспыхнуло с новой силой. И желание. Острое, запретное, невыносимое.
— Я не беру свои слова назад, — тихо, но чётко, с вызовом сказала она, открывая глаза.
В его чёрном взоре вспыхнул огонь.
— Тогда покажи мне своё желание.
Ответа он дожидаться не стал. Его губы нашли губы Марины. Это был не поцелуй — это было поглощение. Жажда, которую она годами хоронила в себе, вырвалась на свободу. Она отвечала ему с той же яростью, впиваясь пальцами в мокрые волосы, чувствуя под тонкой тканью майки стальные твёрдые мышцы, которых так не хватало вялым объятиям Максима.
Подхватив Марину на руки, легко, будто она была невесомой, Дмитрий понёс её в дом. Мимо комнаты, где спал Владик, в дальнюю, ту самую, где она переодевалась накануне. Он шёл с такой уверенностью, точно знал план дома лучше хозяйки. Старая бабушкина кровать сладко вздохнула, когда Дмитрий обрушил разомлевшую Марину на мягкое покрывало. Умелые и знающие руки разом растворили всё её вялое сопротивление, обезоружили и полностью подчинили. Это не было похоже на её обычные ласки с мужем. Это было колдовство. Каждое прикосновение, каждый шёпот находил отклик в её теле, заставляя трепетать и плавиться.
Дмитрий читал её как открытую книгу, предугадывая каждое желание, каждую тайную фантазию. Марина забыла обо всём: о спящем ребёнке, о муже, о ссоре, о времени. Был только он — этот тёмный, прекрасный незнакомец, явившийся по её зову, и всепоглощающая, грешная, освобождающая страсть. В какой-то момент, закинув голову, она увидела их отражение в тройном зеркале трюмо — две сплетённые фигуры на старой кровати. Полутени на обнажённых округлостях тел, локти, колени, тайные изгибы — всё это находилось в непрерывном движении, в едином сладострастном порыве.
Кровать жалобно и как-то заговорщически поскрипывала и робко стучала спинкой в деревянный подоконник. Марина запустила ладони в густые волосы любовника и посмотрела в его распахнутые глаза. На секунду ей показалось, что где-то в глубине чёрных бездонных зрачков что-то сверкнуло. Золотая искра… нет, это было самое настоящее древнее багровое пламя. Но ей уже было всё равно. Она кричала. Не от боли, а от освобождения, от того, что наконец-то сбылось то, о чём она так долго и безнадёжно мечтала…
— Слушай, Дим, — Марина привстала на локте и посмотрела на Дмитрия. Тот лежал на спине, закинув левую руку за голову, и с блуждающей улыбкой на лице смотрел в потолок. Грудь его тяжело вздымалась, восстанавливая взволнованное дыхание, и медленно опускалась обратно, будто тяготея под весом руки обессилевшей любовницы. В ответ он сонно что-то промычал и повернулся к Марине. — Ты же не чёрт на самом деле? — спросила она. — Рогов у тебя нет, и в зеркале ты отражаешься.
— В зеркале вампиры не отражаются, а черти, наверное, отражаются, — голос у него был такой умиротворяющий и тягучий, что ответила Марина уже сквозь длинный сонный зевок:
— Вот ты и спалился. Сам не знаешь, получается. Давай рассказывай, кто ты?!
— Я поэт вообще, — вздохнул Дмитрий. — Если коротко, то была безответная любовь, разбитое сердце и, как результат, попытка присоединиться к клубу «двадцать семь»… Удачная попытка, — после паузы добавил он.
— Ты пытался убить себя? — шёпотом, словно что-то запретное, спросила Марина.
— Угу, — безразлично, точно отвечая на сущий пустяк, кивнул Дмитрий. — И убил. А теперь меня к тебе отпустили. Ты права, я не чёрт, но я и не человек.
— Ты… что? — Марина села на кровати, натягивая на себя простыню. Сон как рукой сняло. — Что значит «убил»? И «отпустили»? Кто отпустил?
Дмитрий повернулся к ней. Его умиротворённая улыбка сменилась выражением лёгкой, почти что детской любознательности, будто он и сам изучал это своё новое состояние.
— Ну, знаешь, как в тех же «Тёмных аллеях». «Любовь ли это, сумасшествие ли — кто знает?» — он процитировал почти шёпотом. — Для меня это была любовь. Для неё — сумасшествие. В общем, я решил, что жизнь без неё не имеет смысла. И… лишил себя жизни. Довольно банально, да? — он усмехнулся, но в глазах не было веселья. — А потом… очнулся. Ну, не здесь. Вернее, не совсем здесь.
Он провёл рукой по воздуху, и Марине показалось, что на секунду его пальцы стали прозрачными, пропуская свет от окна.
— Там… там есть такие места. Перевалочные пункты. Для тех, кто спешил, кто ошибся, кто не прошёл до конца. Не Рай, не Ад… Просто — Ожидание. И там скучно, Марин. Очень. Бесконечные очереди, анкеты, дурацкие тесты… А я ведь поэт! Мне нужен воздух, страсть, вино, — он указал на бутылку на полу, за которой уже успел сбегать на кухню. — И вот однажды я услышал… ну, или почувствовал… чей-то зов. Такой яростный, такой искренний. «Уж лучше с чёртом!». Это была ты. Мне показалось это… ну, знаешь, приглашением. Я поднял руку, типа, я доброволец! — он коротко хохотнул. — И меня… отпустили. На испытательный срок, что ли.
Он посмотрел на Марину с внезапной надеждой.
— Я не призрак, если ты боишься. Я вполне себе плотский. И в зеркале меня видно. И солнце мне не вредит. Просто… я не совсем жив. Я — возможность. Твоя возможность. Твой второй шанс. Или мой? — он задумался. — Неважно. Я здесь. И я с тобой.
Марина молчала, пытаясь осмыслить услышанное. Безумие? Но его кожа была тёплой и реальной. Дыхание пахло вином. А в глазах была такая бездонная, нечеловеческая тоска, что в эту историю невозможно было не поверить.
— И… что теперь? — наконец выдохнула она.
— А теперь, — Дмитрий тронул её подбородок, и по телу снова побежали мурашки, — мы решаем, что делать с этим моим «испытательным сроком». Может, я задержусь. Ненадолго. Если, конечно, ты не против.
Он улыбнулся, и в этот раз его улыбка была живой, почти озорной. И совсем не страшной.
— А твоя… та девушка? Из-за которой всё? — тихо спросила Марина.
Тень промелькнула в его глазах.
— Она жива. И счастлива, наверное. С кем-то другим. Моя история закончилась. Теперь — твоя.
Он обнял Марину за плечи и притянул к себе. Объятия были крепкими и удивительно земными.
— Так что, хозяйка? — прошептал он ей в волосы. — Оставляешь меня? Или вызываешь экзорциста?
Марина прислушалась к себе. Страх ушёл, осталось лишь щемящее чувство чего-то невероятного, что случилось с ней. С ней — обычной дачницей, засыпающей над ноутбуком.
— Экзорциста у нас в деревне нет, — сказала она, прижимаясь к его плечу. — Придётся тебя оставить.
Дмитрий выдохнул и улыбнулся. Зачесав локон светлых волос за ухо Марине, он долго её поцеловал, отчего кожа её тут же покрылась острыми мурашками.
— А прочитай что-нибудь из своего, — Марина томно прикрыла глаза отяжелевшими веками и прижалась щекой к щеке Дмитрия.
— Тебе не понравится.
— Но так мы этого никогда и не узнаем.
— Ну хорошо. Только не смейся.
— Договорились.
Дмитрий дважды набирал воздух в лёгкие, чтобы начать, нервно прочищал горло и наконец начал читать:
Я прощаю тебе свою верность,
Взгляд остывший и пролитый чай.
Я прощаю твою безмятежность,
Когда просто коснусь невзначай.
Я прощаю себе эти мысли,
О которых тебе не узнать.
Я прощаю – и фразы повисли.
Очень трудно тебя мне прощать.
Я прощаю – и чиркнули спички.
Мы не ангелы, что ж тут пенять.
Я прощаю тебе по привычке,
Нежеланье хоть что-то понять!
Я прощаю, не надо смеяться,
С лёгким сердцем пойду сквозь года.
Но…
Обещанье моё не влюбляться,
Я простить не смогу никогда.
Я прощаю…
Прощай навсегда.
— Красиво… и грустно, — Марина села и заглянула в глаза Дмитрию. В них стояли слёзы. — Сколько у нас есть времени?
— До рассвета.
— Тогда не будем его терять! — она хищно улыбнулась и в одно движение оказалась верхом на любовнике. Светлые волосы ивовыми прутьями накрыли их лица, когда жаркий поцелуй снова соединил их в разгоревшейся страсти.
Он приходил к Марине каждую ночь ещё четыре раза. И всякий раз она с замиранием сердца ждала вечера и знакомых шагов на чердаке. Потом были долгие разговоры за бутылкой вина, простого, купленного в автолавке, но от этого ничем не уступающего марочному, горячие споры о литературе и кино, иногда перерастающие в настоящие словесные баталии, а потом не менее горячие ночи в дальней комнате на старой кровати.
Пятница наступила внезапно. Обрушилась на Марину, словно снежная шапка, вдруг рухнувшая с крыши на случайного прохожего. Воздух на даче стал густым, тягучим, точно нагретый мёд. Каждый звук — стрекот кузнечиков, крик Владика в саду — отдавался в ушах Марины приглушённо, будто из-под толстого стекла.
Она чувствовала это всем нутром — сегодня последний день. На этот раз в их общении незримой тенью присутствовала тяжесть скорого расставания. Слова спотыкались о неловкие паузы, взгляды разбегались, будто магниты одного полюса, да и в постели их обычная страсть была с привкусом печали. И вот, когда очередная волна лавины их неистовой любви схлынула, и два обнажённых тела застыли во встречных объятиях, Дмитрий привстал на локтях и посмотрел Марине в лицо. В его глазах не было ни золота, ни огня — только бездонная, древняя печаль.
— Марина, — произнёс он тихо. — Он вернётся завтра. И всё будет как прежде. Готовка, стирка, его храп и твоё одиночество за ноутбуком. Ты готова к этому?
Она села на кровати и молча помотала головой. Нет. Она не была готова. За эти несколько дней она вспомнила, что значит быть желанной, быть услышанной, быть единственной и неповторимой.
— У тебя есть выбор, — он взял её руку. Пальцы вдруг стали прохладными и какими-то неприятными. Тепло будто начало покидать его тело. — Простое решение. Оно всегда было на твоей руке.
Его взгляд скользнул на её обручальное кольцо — простую золотую полоску, потускневшую от мыла, земли и времени.
— Отдай его мне. Добровольно. И он… Максим… просто не вернётся. Он не пострадает, я обещаю. Просто исчезнет из твоей жизни. А я останусь. Навсегда. Я буду тем мужчиной, о котором ты писала в своих книжках. Мы будем читать вслух по вечерам. Я буду любить Влада как своего.
Сердце Марины заколотилось где-то в горле, заклокотало попавшей в силок птицей. Соблазн был слишком велик. Слишком сладок. Представить, что этот умный, красивый, страстный мужчина останется с ней навсегда… что сны станут явью…
Дрожащими пальцами она коснулась кольца. Оно было тёплым. Вспомнился день, когда Максим, нервничая, надел это кольцо ей на палец. Вспомнились его сияющие глаза, как он, ещё не муж, а жених, нёс её на руках через порог в их первый общий дом — эту самую дачу.
Марина стала медленно снимать кольцо. Металл скользнул по суставу легко, почти не цепляясь. Дмитрий следил за её движением, и в его глазах вспыхнула та самая надежда, что была в них в первую ночь. Едва заметное пламя тускло засверкало где-то в глубине напряжённого взгляда.
Оказавшись на ладони, крошечное кольцо из совсем невесомой полоски металла вдруг обрело вес свинцового слитка и тяжёлой ношей, грузом ответственного решения оттянуло руку. И тут Марина подумала про Владика, мирно посапывающего в соседней комнате, про их с Максимом сына. Она представила, как будет объяснять ему, что папа не вернётся. Что появился новый дядя, который будет его любить. И поняла, что это предательство. Не только по отношению к Максиму, но и к их ребёнку, к их общей истории, ко всему, что было — и хорошему, и плохому.
— Нет, — выдохнула она и резко сжала кольцо в кулаке. — Я не могу. Это неправильно.
Надежда в глазах Дмитрия погасла. Печаль вернулась, но теперь в ней была только обречённость.
— Я понимаю, — тихо сказал он. — Это и есть твой выбор. Прощай, Марина.
Он не стал растворяться в воздухе или проваливаться сквозь землю. Он просто… перестал быть. Словно его стёрли ластиком из реальности. Один миг он сидел перед ней — живой, плотский, настоящий. А в следующий — его уже не было. Только лёгкое движение занавески на окне и пустота, сдавившая виски.
Марина вышла на веранду и распахнула дверь. Порыв ночного воздуха окатил её свежестью, словно ушатом ледяной воды. Реальность медленно возвращала её с утраченных небес на бренную землю. Сжимая в левой руке тёплое обручальное кольцо, она опёрлась правой о косяк, чтобы не упасть. В горле стоял ком, но слёз не было. Была только оглушительная, звенящая тишина. Марина медленно, как во сне, надела кольцо обратно на палец. Оно село на своё место с лёгким, едва слышным щелчком.
Так щелкает закрывающаяся дверь, которую открыть ещё раз уже не суждено. Марина знала, что завтра приедет Максим, начнутся обычные выходные, больше похожие на будни, а вечером он опять будет храпеть, когда она сядет писать свою книгу в тишине ночи. Но ничего уже не будет прежним. Потому что однажды к ней во двор по её же зову пришла сама сказка. И она её отвергла. Мысли побежали вразброс. Горечь от расставания с Дмитрием мешалась с чувством долга перед Максимом.
Да и что она, в конце концов, надумала себе? Машина сломалась? Ну бывает. А телефон? Ну, значит, действительно связи нет, что тут такого? Решение немедленно поговорить с Максимом пришло внезапно и неотвратимо. Прямо сейчас, позвонить и поговорить. Не чужие люди, всё-таки. Рука нащупала телефон в кармане халата, и через несколько секунд из динамика потянулись длинные гудки вызова.
— Алло, — послышался приглушённый голос Максима. — Что так поздно? Случилось что?
— Максим, я… — начала Марина, когда в разговор весёлым щебетом ворвался женский голос:
— Зай, ты куда ушёл? Кто звонит?..
Марина нажала «отбой» и точно чужой рукой вернула смартфон в карман. Время загустело и остановилось. Она осталась стоять в ночной тишине, глядя на далёкую звезду, выбрав её наугад, как точку опоры. Пальцы нащупали кольцо, и Марина одним движением сдёрнула его с руки. Один взмах, и символ счастливого пятилетнего брака отправился куда-то в колючие заросли малины. Не сводя взгляда с ночного неба, Марина опустилась на крыльцо и обхватила голову руками. Звезда дрогнула, поползла куда-то вбок и расплылась острой серебряной кляксой, искажённая влагой, навернувшейся на глазах.
— Я передумала, — сквозь всхлип произнесла Марина и залилась слезами, с трудом подавляя рвущиеся на волю рыдания.
Внезапно звезда подмигнула ей и сорвалась в штопор. Прочертив по небу яркую полосу, светящаяся точка скрылась за горизонтом и растворилась в черноте ночи.
— Прощай, — прошептала Марина и тихо закрыла дверь.
