В течение года я медленно угасала, изнурённая неизвестной болезнью, пока вчера не увидела, как моя невестка насыпает белый порошок в мою сахарницу.
Фарфоровая сахарница с нежным рисунком полевых цветов стояла на привычном месте, но теперь казалась мне чудовищной пастью, готовой выплюнуть яд.
Совсем недавно я заметила Алину, жену моего сына, — с её ангельской улыбкой — когда она высыпала белое облачко из маленького пакетика прямо в сахарницу.
Год. Целый год, за который я постепенно угасала, превращаясь в тень самой себя. Слабость, туман в голове, постоянная тошнота — врачи твердили о «возрастных изменениях» и «психосоматике».
Я почти поверила… но истинная причина моего упадка стояла на кухонном столе.
— Мамочка, ты почти ничего не ешь! — голос Алины тянулся, как густая патока. — Тебе нужны силы, Дима так переживает.
Она поставила передо мной тарелку каши. Ложка сахара лежала сверху — ровно из той самой сахарницы.
Я смотрела, как кристаллы медленно растворяются, и холодный озноб пробежал по спине.
— Спасибо, Алина… есть совсем не хочется, — сказала я глухо, но твёрдо.
— Ну что ты! Мы же договаривались, что ты будешь слушаться. Всё ради Димы.
Она села напротив. Маникюр безупречный, взгляд полный сочувствия. Мгновение я подумала: может, это лишь плод моего воображения, ослабленного болезнью?
Но я слишком ясно помнила тот быстрый, осторожный жест у стола, когда она думала, что я в комнате. Тогда она не улыбалась.
— Алина, нам нужно поговорить, — начала я, мягко отодвигая тарелку.
— Конечно, мамочка, я вся внимание.
— Думаю, вам с Димой пора съехать. У вас же есть собственная квартира?
Улыбка осталась на месте, но взгляд стал жёстким, оценивающим — как будто она смотрела на поломанную вещь.
— Как мы можем оставить тебя одну в твоём состоянии? Ты ведь и шага без нас не сделаешь. Дима никогда не согласится. Он слишком тебя любит.
Это «любит» прозвучало как последний козырь. И для Димы оно действительно было таковым.
— Я просто хочу немного покоя, — сказала я искренне.
— Это не ты говоришь, а твоя болезнь, — перебила она мягко. — Мы поставим тебя на ноги. Кстати, Дима нашёл замечательного нотариуса. Мы решили оформить дарственную.
Для того, чтобы… ну, всё было проще. Для твоего же спокойствия.
Она говорила о моей смерти так, будто обсуждала покупку хлеба. Настоящий хищник, высматривающий слабую добычу.
— Я подумаю, — прошептала я.
Вечером, когда они ушли в кино, я надела перчатки. Опустошить сахарницу и пересыпать её содержимое в пакет оказалось делом быстрым и точным.
В мусорном ведре я нашла тот самый пакетик — внутри ещё оставалась часть порошка. Осторожно пересыпала его в маленькую баночку из-под лекарств и спрятала.
Теперь я знала: это борьба не на жизнь, а на смерть.
Я больше не ела того, что готовила Алина, и сама себе готовила еду. На её вопросы отвечала с улыбкой: «Врач назначил диету, дорогая». Лекарства принимала только из тех упаковок, что вскрывала лично.
Алина наблюдала. Её маска заботливости давала трещины. Однажды я застала её, когда она меняла мои таблетки от давления на другие, почти такие же.
— Ой, мамочка! Я же хотела помочь, разложить всё по порядку, а ты перепутала, — пропела она, держа руку в баночке.
Вечером мы с Димой поссорились.
— Мама, что с тобой? — он был взволнован. — Алина говорит, что у тебя паранойя, что ты обвиняешь её в подмене лекарств… Ты представляешь, как ей больно? Она ночами не спит, ищет лучших врачей для тебя, а ты…
— Дима, она тебя обманывает, — ответила я.
— Хватит! — закричал он. — Ей было бы проще жить в своей квартире, чем возиться с тобой! Она делает всё это только из любви ко мне! И к тебе! Почему ты не можешь принять её заботу?
Я смотрела на него в отчаянии: он повторял её слова, её интонации.
Любая попытка открыть ему глаза выглядела бы как старческое помешательство.
Кульминация настала в день, когда они явились с нотариусом.
— Мамочка, сюрприз! — пропела Алина. — Это Пётр Сергеевич. Мы решили не откладывать оформление дарственной.
Дима смущённо отвёл взгляд, но пошёл у неё на поводу. Они обступили меня.
Я медленно отложила книгу.
— Какая интересная случайность… Сегодня утром я говорила со старым другом, Игорем Матвеевичем. Он юрист и посоветовал, учитывая моё «состояние», записывать все юридические разговоры. Ведь договор, заключённый под давлением или с человеком в уязвимом положении, можно оспорить.
Я указала на старый кнопочный телефон на столе: красный индикатор мигал, показывая запись.
Лицо Алины изменилось мгновенно. Улыбка сползла, обнажив звериный оскал.
— Зачем?! — прошипела она.
— Для моей безопасности, — спокойно ответила я и повернулась к сыну. — Дима, я ничего не подпишу.
А вы, Пётр Сергеевич, простите, что зря отняла ваше время.
Взгляд Алины вспыхнул ненавистью: она поняла, что правила игры только что изменились.
После этого эпизода она стала вести себя тише, но я чувствовала — это лишь затишье перед бурей. Она ударит туда, где больнее всего. И ждать пришлось недолго.
Вернувшись из поликлиники, уставшая и раздражённая, я обнаружила дверь в свою комнату приоткрытой. Внутри слышался знакомый шелест — рваная бумага.
Алина сидела на полу и разрывала мои письма, фотографии и детские рисунки Димы — всё, что составляло мою жизнь. Она уничтожала не только мои воспоминания, она стирала моё существование.
— Зачем тебе этот хлам? — бросила она, не оборачиваясь. — Всё равно он тебе скоро не понадобится.
В тот момент что-то умерло во мне. И одновременно родилась холодная, острая решимость.
— Хватит, — сказала я спокойно.
Я вернулась на кухню, рука не дрогнула. Взяла банку, высыпала содержимое в чашку и залила кипятком. Когда я вернулась, Алина посмотрела настороженно.
— Я приготовила тебе чай. Должно быть, ты устала.
— Боишься? — я улыбнулась. — И правильно делаешь.
Я набрала номер. Не сына — адвоката.
— Игорь Матвеевич, я готова. Как вы советовали.
А потом позвонила Диме.
— Сынок, приезжай немедленно! — закричала я, голос дрожал. — Алина заперлась в моей комнате, говорит, что больше не может жить, что приняла что-то!
Алина вздрогнула.
— Что ты несёшь, старая ведьма?!
— Она потеряла сознание! И чашка разбилась! — закричала я, опрокидывая чай на пол.
Алина застыла, глядя на лужу. Она всё поняла — но было поздно. Я села в кресло и стала ждать.
Дима вошёл, бледный как полотно. Его глаза метались от меня к Алине, от осколков фарфора к разорванным фотографиям.
— Мама… что здесь произошло? — прошептал он.
— Она хотела меня отравить! — закричала Алина. — Она сумасшедшая! Она чуть не убила меня!
— Это правда, мама? — пробормотал Дима, голос дрожал.
Я подошла к нему молча.
— Посмотри, сынок. Не на меня — на пол. Вот твоя первая азбука, а там — письмо твоего отца из больницы. Она нападала не на мою жизнь, а на твою.
Он поднял обрывок, лицо застыло в неверии.
— Алина… зачем?
— Это был лишь хлам! — закричала она в отчаянии.
— Вот так ты помогала? — сказала я, протягивая банку. — Целый год, Дима… Она кормила меня этим.
— Это… правда? — прошептал он.
Алина промолчала: она проиграла.
В дверь постучали. Не полиция — а Игорь Матвеевич, в сопровождении двух крепких мужчин и следователей, которых он успел вызвать.
— Я адвокат Анны Викторовны, — представился он. — Мы хотим зафиксировать факт покушения на отравление и возможное имущественное преступление. Есть серьёзные основания полагать, что гражданка Алина сознательно вредила здоровью моей доверительницы с целью завладеть её имуществом. Я прошу изъять банку и образцы с пола.
Алина рухнула лицом вниз. Не от раскаяния, а под тяжестью поражения.
Мы с Димой остались вдвоём. Он стал подбирать обломки, плечи дрожали. Я молчала, села рядом и помогла. Мы оба заплатили слишком дорогую цену за истину. Но иногда это единственный способ выбраться из смертельной ловушки.
Прошло три года. Иногда мне кажется, что вся эта страшная история произошла с кем-то другим. В зеркале я больше не вижу измученную тень, а сильную женщину с ясным взглядом.
Здоровье вернулось постепенно. Вместе с ним — покой, драгоценный среди всего.
Алину приговорили к реальному сроку за покушение на убийство с корыстной целью.
Дима долго не мог оправиться от тяжести предательства. Мы много говорили, часто со слезами. Он просил прощения за то, что не видел, не слышал, не верил. Но я не винила его: он тоже был жертвой — поражён не ядом, а в самое сердце.
Этот шрам останется с ним навсегда. Но он сделал его более зрелым, мудрым, внимательным. Год назад он познакомил меня с Катей — нежной и искренней девушкой с тёплыми глазами.
Я сначала наблюдала настороженно, ожидая подвоха. Но его не было. Катя не старалась понравиться, она просто была собой. Приносила мои любимые книги, сидела рядом молча, и мы вместе смотрели на жизнь в окно. Это молчание было как лекарство.
Сегодня воскресенье. Квартира наполнена ароматом печёных яблок и корицы — Катя готовит шарлотку по моему рецепту.
— Анна Викторовна, — спрашивает она, — пирог хорошо поднялся?
Я захожу на кухню: она и Дима стоят у духовки. Он нежно обнимает её, и они оба любуются пирогом, как чудом. Их счастье не напускное, а настоящее, питаемое доверием.
— Поднялся отлично, милая, — улыбаюсь я. — Только не открывай раньше времени.
— Помню, вы говорили, что он капризный.
Она помнит. Она слушает. Для неё мой опыт — не старые воспоминания, а сокровище.
Мы садимся пить чай. Дима ставит на стол новую сахарницу — простую, белую. Я спокойно кладу ложку сахара в чашку. Страх исчез. Осталось лишь понимание того, на что способны некоторые люди, и уверенность в том, что такое — настоящая человеческая теплота.
— Мама, мы подумали, — говорит Дима, беря Катю за руку. — Может, на выходные поедем на дачу? Все вместе.
Я смотрю на сына, который научился видеть глубже. На его жену, которая принесла свет. И понимаю: мы не сломлены. Мы очищены.
Если эта история тронула вас, напишите, что вы о ней думаете. Мне будет очень приятно!
