«Тридцать лет молчала — встала за столом и заткнула его»
Тридцать лет назад Ирина была воспитательницей с горящими глазами, которая верила: можно изменить мир. Хотя бы маленький мир детского дома номер семь.
Ей тогда было двадцать три. Только-только замуж вышла, о своих детях мечтала. А пока работала с чужими детьми — теми, от кого родные отказались.
— Ирина Викторовна! — кричали девчонки в коридоре. — Посмотрите, что у меня получилось!
И она смотрела. На криво сшитые фартуки, на коряво нарисованных кошек, на стихи в тетрадке. Смотрела и хвалила. Искренне.
Дети это чувствовали. Тянулись к ней. Рассказывали то, что другим не говорили.
— Ирина Викторовна, а можно я у вас в комнате посижу? — просила Катя. — Мне страшно в спальне.
— Почему страшно?
— Там Андрей Владимирович ходит. Проверяет, все ли спят.
Андрей Владимирович Сомов — племянник завуча. Молодой мужчина лет тридцати, работал воспитателем в старших группах. Внешне приятный — улыбчивый, разговорчивый. Начальство его любило.
— Хороший работник, — говорил директор. — Современный подход к детям. Демократичный.
Ирина сначала тоже так думала. Пока не стала замечать странности.
Девочки при виде Андрея Владимировича как-то съёживались. Прятали глаза. А он слишком часто их трогал — за плечи, за руки. “Ободряюще”, как он говорил.
— Девчонки у нас робкие, — объяснял он Ирине. — Ласки материнской не хватает. Вот я и компенсирую.
Но взгляд у него был не отеческий. И руки задерживались там, где не должны.
Катя первой решилась рассказать. Пятнадцать лет, тихая, забитая девочка. Родители лишены прав, она мечтала только об одном — дождаться совершеннолетия и уехать отсюда.
— Он сказал, что я красивая, — шептала Катя, сидя в кресле в комнате у Ирины. — Что особенная. И что если я буду хорошей девочкой, то он поможет мне с учёбой.
— И что потом?
— Потом он в кладовке, когда я за тряпками ходила, — Катя заплакала. — Он сказал, что это нормально.
— Господи… — Ирина обняла девочку. — Почему ты раньше не сказала?
— А кому? — всхлипывала Катя. — Николай Петрович — его дядя. Директор его уважает. А я же никто.
Той же ночью Ирина не спала. Думала. Что делать? К кому идти?
Утром пошла к директору.
— Алексей Иванович, у нас проблема. С Андреем Владимировичем.
— Какая проблема? — удивился директор.
— Он приставал к девочке. К Кате Резниковой.
— Что?! — Директор побледнел. — Вы уверены?
— Уверена. Девочка мне всё рассказала.
— Хорошо, — кивнул директор. — Разберёмся.
Но через день Ирину вызвал завуч — Николай Петрович Сомов. Дядя того самого Андрея.
— Ирина Викторовна, — сказал он спокойно, — у нас к вам претензии.
— Какие претензии?
— Вы слишком близко общаетесь с воспитанниками. Это нарушение субординации.
— О чём вы?
— Дети к вам привязываются. Начинают фантазировать. Придумывать небылицы.
— Катя не придумывала!
— Катя — девочка с травмированной психикой. Ей нужен психолог, а не доверительные беседы с воспитателем.
Ирина поняла: её “сдали”. Вместо того чтобы разбираться с племянником, решили избавиться от неё.
— Советую уволиться по собственному желанию, — продолжал Николай Петрович. — Пока не поздно. А то придётся писать служебную характеристику. Она у вас будет… не очень хорошая.
Через неделю Ирина уволилась. А Катю из интерната забрали родственники — “по семейным обстоятельствам”.
Андрей Владимирович остался работать.
А сегодня Ирина шла по знакомой лестнице, считая ступеньки. Раз, два, три. На четвёртой всегда скрипела половица. Вот она. Скрип.
Свекровь вчера жаловалась на давление. Надо проверить, как дела.
Валентина Семёновна дала ей запасной ключ ещё три года назад, после того инфаркта. “На всякий случай, Иришка. Мало ли что”.
Дверь открылась легко. Слишком легко.
Из кухни доносились голоса. Весёлые. Звонкие. Валентина Семёновна смеялась — так, как не смеялась уже месяцы. А с ней кто-то ещё. Мужской голос.
— Да ну вас, Николай Петрович! — слышался голос свекрови. — Откуда у вас такие истории?!
Ирина замерла в коридоре. Сердце ухнуло куда-то вниз, в живот. Николай Петрович. Этого не может быть. Не может!
Она сделала шаг к кухне. Ещё один. На цыпочках, как воровка в собственном доме.
— Валентина Семёновна? — позвала негромко.
— Ой! Иришенька, родная! — свекровь выглянула из кухни, лицо розовое от смеха. — Заходи, заходи! У меня гость!
И тут Ирина увидела его.
За столом, в том самом углу, где обычно сидел покойный свёкор, сидел мужчина лет шестидесяти с хвостиком. Седые волосы, аккуратно зачёсанные назад. Те же серые глаза. Та же привычка потирать подбородок, когда думает.
Николай Петрович Сомов.
Тридцать лет она надеялась никогда его больше не увидеть. А он сидит тут, пьёт чай и рассказывает анекдоты её свекрови.
— Знакомьтесь! — щебетала Валентина Семёновна. — Это моя невестка, Ирина. А это Николай Петрович, наш новый сосед. Вдовец, представляете? Жена недавно умерла, бедняжка.
Николай поднял взгляд. Сначала вежливо, дежурно улыбнулся. Потом нахмурился. Всматривался, будто пытаясь вспомнить.
— Мы не встречались раньше? — спросил он медленно.
Ирина стояла как вкопанная. Руки тряслись. В горле пересохло.
— Н-нет, — выдавила она. — Не встречались.
— А мне показалось, — он наклонил голову, изучая её лицо. — Что-то знакомое.
— Иришка работает в школе, — подсказала свекровь. — Может, где-то видели?
— Может быть, — кивнул Николай, но глаза его стали настороженными.
Ирина попятилась к двери.
— Я просто заскочила узнать, как дела. Раз у вас гости. Мне пора.
— Да куда ты! — запротестовала Валентина Семёновна. — Садись с нами! Николай Петрович такие истории рассказывает!
— В другой раз, — Ирина уже пятилась в коридор. — У меня дела.
Она выскочила из квартиры, хлопнув дверью. Сбежала по лестнице, не считая ступеней. На улице остановилась, хватая ртом воздух.
Он так и не понял. Так и не узнал.
Три дня Ирина ходила как в тумане. Варила суп — пересаливала. Проверяла тетради — одни каракули перед глазами. А ночью лежала и смотрела в потолок.
Серёжа заметил, конечно. Муж у неё внимательный, хоть и молчун.
— Что случилось? — спросил за ужином, когда она в третий раз забыла про макароны на плите.
— Ничего, — ответила машинально. Потом посмотрела на него — и не выдержала. — То есть, есть кое-что.
Серёжа отложил вилку. Ждал.
— Помнишь, я рассказывала про ту работу? В интернате? Откуда меня… ушли?
— Помню. Ты говорила, что конфликт был с администрацией.
— Да. — Ирина потёрла виски. Как же трудно говорить об этом! — Там был завуч. Сомов Николай Петрович. У него племянник работал в том же интернате. И этот племянник, он приставал к девочкам.
Серёжа нахмурился.
— К воспитанницам?
— Ага. Четырнадцать-пятнадцать лет им было. Я заметила, конечно. Как он к ним лезет, как они шарахаются. Пошла к директору. А тот говорит: “Разберёмся”. Только не разобрались.
Ирина встала, принялась убирать со стола. Руки дрожали.
— Потом одна девочка, Катя, пришла ко мне вся в слезах. Рассказала, что он её зажал в кладовке, — Голос сорвался. — Я опять пошла к директору. А на следующий день меня вызвали. И сказали, что я “слишком близко общаюсь с подростками”. Что это “неэтично”. И что лучше бы мне уволиться “по собственному”.
— Что?! — Серёжа встал так резко, что стул опрокинулся. — Ты никогда не говорила.
— А что говорить? — Ирина зажала лицо ладонями. — Меня обвинили в том, что я “провоцирую доверительные отношения”. Понимаешь? Девочка пришла за помощью, а виноватой сделали меня!
— А этот Сомов?
— Он всё знал. Он покрывал племянника. А когда я пыталась настаивать, он мне прямо сказал: “Ирина Викторовна, не создавайте проблем. У вас нет доказательств. А у нас есть свидетели, что вы нарушаете субординацию”.
Серёжа молчал. Впервые за двадцать лет совместной жизни Ирина видела его таким злым.
— Почему ты мне не рассказала?
— Стыдно было, — прошептала она. — Я думала, что сама виновата. Что недостаточно осторожной была.
— Чертовщина какая! — Серёжа обнял её. — И где этот мерзавец сейчас?
— А вот где, — горько усмехнулась Ирина. — У твоей мамы за столом сидит. Чай пьёт.
А Валентина Семёновна тем временем просто не нарадовалась на нового соседа.
— Такой интеллигентный мужчина! — рассказывала она Серёже по телефону. — Образованный! Всю жизнь в образовании работал. И так одиноко ему.
— Мам, а ты его хорошо знаешь?
— Да что ты, Серёжа! Месяц уже общаемся. Он мне лекарства из аптеки носит, продукты помогает таскать. Золотой человек!
Ирина слушала этот разговор и чувствовала, как внутри всё холодеет.
А через неделю Николай и вовсе начал захаживать к ним домой. Валентина Семёновна его приглашала — то на пирожки, то телевизор посмотреть.
— Валечка, а где твоя невестка? — спрашивал он каждый раз. — Что-то я её больше не вижу.
— Занята она, — отвечала свекровь. — Работает много.
В пятницу вечером Ирина спускалась к мусорным бакам. Уже темнело. Во дворе никого.
— Ирина Викторовна?
Она обернулась — и сердце ухнуло. Николай стоял у подъезда, курил.
— Я вас узнал, — сказал он спокойно. — Вчера вспомнил. Интернат номер семь. Вы там работали.
Ирина молчала. Ноги подкашивались.
— Послушайте, — он подошёл ближе, — давайте не будем ворошить старое. То дело давно закрыто. Все остались при своих мнениях.
— При своих мнениях? — Голос у неё сорвался на визг. — Девочек насиловали, а вы говорите “при своих мнениях”?!
— Тише, тише! — Он оглянулся по сторонам. — Что вы кричите? Никого не насиловали. Были недоразумения. Всё уладилось.
— Уладилось?! — Ирина задохнулась от злости. — Меня уволили! Катю из интерната забрали родители! А ваш племянничек спокойно работал дальше!
— Моего племянника уже нет в живых, — сухо сказал Николай. — Погиб в аварии пять лет назад.
Ирина смотрела на него и не узнавала. Тот же человек, что тридцать лет назад разрушил её жизнь. Стоит, курит, говорит о погибшем племяннике как о погоде.
— А Катя? — спросила она. — Вы хоть раз подумали о Кате?
— Какой Кате? — он искренне не понимал.
— О той девочке.
— А, — он махнул рукой. — Это было давно. И потом — доказательств же не было. Дети много чего выдумывают.
Ирина поняла: он ничего не понял. Тридцать лет прошло, а он так и считает, что был прав. Что она — истеричка. А Катя — выдумщица.
— Только давайте не будем рушить налаженное, — продолжал он. — Валентина Семёновна — прекрасная женщина. Зачем расстраивать её нашими разногласиями?
— Разногласиями, — повторила Ирина.
— Именно. — Он затушил сигарету. — Живём дальше. Как будто не знакомы.
И пошёл в подъезд.
А Ирина стояла во дворе и понимала: её молчание он принял за слабость. Тогда. И сейчас.
— Серёжа, я приглашу Николая Петровича на воскресный обед, — объявила Валентина Семёновна в субботу утром. — Уж очень он одинокий.
Ирина уронила чашку. Та разбилась вдребезги на кухонном полу.
— Мам, может, не стоит, — начал Серёжа.
— Что не стоит? — свекровь уже набирала номер. — Николай Петрович! Завтра к нам на обед! Не отказывайтесь!
Ирина смотрела на осколки и думала: вот так же разобьётся завтра весь их мир. На мелкие кусочки.
— Я не приду, — сказала она тихо.
— Как не придёшь? — Валентина Семёновна отложила трубку. — Что за глупости?
— Мне плохо будет.
— Ирочка, что с тобой в последнее время? — Свекровь присела рядом. — Ты какая-то странная стала. Хоть к врачу сходи!
Серёжа молчал. Он знал правду, но обещал Ирине не вмешиваться. “Сама разберись, — сказал. — Как считаешь нужным”.
Ночью Ирина не спала. Лежала и думала. Можно, конечно, уехать на дачу. Или заболеть. Или просто сказаться с мигренью.
А можно наконец сказать правду.
Воскресенье. Два часа дня.
Стол накрыт праздничный — скатерть, хрустальные рюмки, салат “Оливье”. Валентина Семёновна в лучшем платье, причёсанная, довольная.
Николай пришёл с букетом гвоздик и коробкой конфет.
— Валентина Семёновна, вы сегодня особенно прекрасны!
— Ой, что вы, Николай Петрович! — засмеялась свекровь. — Проходите, проходите!
Сели за стол. Серёжа налил водки мужчинам, женщинам — вина.
— За знакомство! — поднял тост Николай.
— За дружбу! — подхватила Валентина Семёновна.
Ирина пригубила вино. Кислое. Или это во рту пересохло от страха?
Говорили о погоде, о ценах, о соседях. Николай рассказывал анекдоты — свекровь хохотала. Серёжа поддакивал вежливо, но Ирина чувствовала, как он напряжён.
— А вы, Ирина Викторовна, всё молчите, — обратился к ней Николай. — Не нравится наша компания?
— Нравится, — выдавила она.
— Ирочка у нас скромная, — заступилась Валентина Семёновна. — Зато какая работящая! Тридцать лет в школе!
— В школе? — Николай изобразил удивление. — А я думал, вы где-то ещё работали.
Ирина поперхнулась вином.
— Николай Петрович, вы тоже в образовании всю жизнь? — спросил Серёжа.
— Всю жизнь! Сорок лет отдал детям. Правда, не всегда легко было. Знаете, какие сейчас родители. Любую мелочь раздувают до скандала.
— Какую мелочь, например? — не выдержала Ирина.
— Ну, конфликты всякие. Недоразумения. А родители сразу — в прокуратуру, в опеку. Особенно матери. Истерят по любому поводу.
Валентина Семёновна кивала:
— Да уж, нервные пошли. В наше время учителей уважали!
— Вот-вот! — оживился Николай. — А сейчас чуть что — сразу “домогательства”, “насилие”. Дети же фантазёры! Насмотрятся фильмов и придумывают.
У Ирины в ушах зашумело. Она отчётливо видела лицо Кати — заплаканное, испуганное. Слышала её дрожащий голос: “Ирина Викторовна, он сказал, что если я расскажу, то меня выгонят из интерната”.
— Особенно девочки-подростки, — продолжал Николай. — Гормоны играют, внимания хотят. Выдумают чёрт знает что!
— Заткнитесь.
Все замолчали. Смотрели на Ирину.
— Что ты сказала? — тихо спросила Валентина Семёновна.
— Я сказала — заткнитесь, — повторила Ирина громче. — Хватит нести чушь про выдумщиц и фантазёрок!
— Ира! — одёрнул её Серёжа.
— Нет! — Она встала из-за стола. — Тридцать лет я молчала! А теперь сижу и слушаю, как он говорит про девочек-фантазёрок!
— Ирочка, что с тобой? — Валентина Семёновна побледнела.
— А с ней ничего, — спокойно сказал Николай. — Просто старые обиды вспомнила. Я же говорил — были разногласия.
— Разногласия?! — Ирина схватилась за стол. — Из-за вашего племянника четырнадцатилетние девочки в кладовку боялись заходить! А вы это называете разногласиями?!
Валентина Семёновна охнула.
— Ирина Викторовна, успокойтесь, — начал Николай.
— Нет! Не успокоюсь! — кричала Ирина. — Катя пришла ко мне вся в слезах! Рассказала, что ваш драгоценный племянничек вытворял. И что он угрожал выгнать из интерната, если она кому скажет!
— Валентина Семёновна, — обратился Николай к свекрови, — я же предупреждал, что у вашей невестки проблемы. Видите — до сих пор бредит.
— Я не брежу! — Ирина рыдала и кричала одновременно. — Я пошла к директору! Требовала разбирательства! А на следующий день меня уволили! За “нарушение субординации”! За то, что девочка мне доверилась!
— Мам, — Серёжа встал и обнял жену, — она говорит правду.
— Что, правду? — прошептала Валентина Семёновна.
— Николай Петрович покрывал преступника, — твёрдо сказал Серёжа. — А Ирину сделали крайней. Тридцать лет назад.
Николай встал из-за стола:
— Я не буду этого слушать! Валентина Семёновна, извините за испорченный обед.
— Сидеть! — рявкнул Серёжа так, что все вздрогнули. — Моя жена ещё не закончила!
Николай медленно сел.
— Вы пригласили в дом человека, который разрушил мою жизнь, — сказала Ирина, вытирая слёзы. — Я тридцать лет боялась говорить правду. Думала, что сама виновата. А он до сих пор считает, что был прав!
— Доказательств не было, — упрямо повторил Николай.
— А девочка? — спросила Валентина Семёновна дрожащим голосом. — Катя?
— Что Катя? Дети врут.
— Не смейте! — заорала Ирина. — Не смейте называть её врушкой! Ей было четырнадцать лет! А вы её предали! И меня предали! И всех остальных девочек!
Повисла тишина. Слышно было только, как тикают настенные часы.
— Николай Петрович, — тихо сказала Валентина Семёновна, — это правда?
— Валентина Семёновна…
— Правда?!
Он долго молчал. Потом кивнул:
— Были сложности. Но я не мог бросить племянника. Семья всё-таки.
Валентина Семёновна закрыла лицо руками.
Николай ушёл, не попрощавшись. Взял пальто и вышел. Дверь хлопнула так, что задрожали стёкла в серванте.
Валентина Семёновна сидела за столом и плакала. Тихо, беззвучно. Слёзы капали прямо в недоеденный салат.
— Мама, — начал Серёжа.
— Не надо, — прошептала она. — Дай мне посидеть.
Ирина стояла у окна, смотрела во двор. Там, внизу, Николай садился в свою “девятку”. Завёл машину, уехал.
А в груди было легко. Как будто камень убрали. Тяжёлый, мокрый камень, который тридцать лет давил на сердце.
— Иришка, — позвала свекровь.
Ирина обернулась.
— Подойди ко мне.
Она подошла. Валентина Семёновна взяла её за руки.
— Прости меня, — сказала она. — Я не знала. Я бы никогда…
— Знаю, — кивнула Ирина.
— А он, неужели он правда такой? — в голосе свекрови слышалась детская растерянность. — Такой подлый?
— Не подлый, — Ирина села рядом. — Он просто не понимает. Чужая боль, она для него не существует.
— Господи, — вздохнула Валентина Семёновна. — А я его в дом привела.
— Вы не знали.
— Но я должна была! Почувствовать как-то. — Она снова заплакала.
Серёжа молча убирал со стола. Прятал недоеденные салаты, складывал тарелки. Домашняя работа помогала ему думать.
— А теперь что? — спросила свекровь.
— А теперь живём дальше, — ответила Ирина.
— Ты же понимаешь — я с ним больше не общаюсь?
— Понимаю.
Валентина Семёновна кивнула.
— Знаю. — Помолчала. — А та девочка, Катя. Ты о ней что-нибудь знаешь?
— Нет, — покачала головой Ирина. — Родители её забрали из города. Наверное, правильно сделали.
— Бедная девочка.
— Да. Бедная.
Вечером, когда Валентина Семёновна ушла к себе, супруги остались на кухне. Пили чай. Молчали.
— Как ты? — спросил наконец Серёжа.
— Хорошо, — удивилась Ирина. — Правда хорошо. Впервые за тридцать лет.
— Не жалеешь, что сказала?
— Нет. Жалею, что так долго молчала.
— А если бы он не появился? Так бы и промолчала?
Ирина подумала.
— Наверное. — Посмотрела на мужа. — А ты не сердишься? Что я тебе не рассказывала раньше?
— Сержусь, — честно ответил он. — Но понимаю. Трудно об этом говорить.
— Трудно, — согласилась она.
За окном стемнело. В квартире было тихо и спокойно. На столе остывал чай, а в сердце Ирины впервые за долгие годы поселился покой.
Она больше не собиралась молчать ради чужого комфорта.
