Дождь барабанил по стеклам, как будто пытался пробиться внутрь, чтобы согреть пустоту, разливавшуюся в груди Лиды. Она шла домой медленно, утопая в лужах, которые казались ей зеркалами, отражающими её одинокую фигуру. Рюкзак тянул плечи, словно напоминая, что школьные будни — единственные, кто ещё не предал её. Два года назад мама ушла, оставив после себя только запах ванили и старую куклу с потрескавшейся краской. Теперь даже воспоминания о ней стали стираться, как фотографии под дождём.
Лида открыла дверь, и в нос ударил запах жареного лука — Таня готовила ужин. Девочка опустила глаза, чтобы не видеть её улыбки, которую считала фальшивой. Но в коридоре её остановил голос, пронзительный и резкий, как нож:
— Женя, о каком интернате ты говоришь?! — Таня, обычно тихая, как тень, повысила голос. — Лидочка — ребёнок! Ей нужны ласка, объятия, а не холодные стены! Да, она сложная, но она же помнит маму… Она же её любила!
Лида замерла, цепляясь за косяк. Пальцы онемели, сердце заколотилось так, будто пыталось вырваться из груди. За два года Таня ни разу не говорила так громко.
— Таня, ты не понимаешь, — отец говорил ровно, но в его голосе сквозила ледяная решимость. — Она уже не та девочка, которой была. С каждым днём хуже. В интернате её научат уважать старших. А через год… Может, мы и сами сможем с ней ладить.
— Через год? — Таня засмеялась горько, как будто плакала. — Ты же её растил с года! Ты обещал Оксане, что будешь для неё отцом!
Лида почувствовала, как пол уходит из-под ног. Не родной… Он не родной. Слова врезались в сознание, как осколки стекла. Она вспомнила, как мама, лежа в больнице с бледным лицом, шептала: «Обещай, что будешь слушаться Миши… Он тебя любит». Но любовь ли это? Если любовь — это договориться отдать тебя в интернат, как ненужную вещь?
В ушах зашумело. Она попыталась сделать шаг, но ноги подкосились. Последнее, что увидела — Танины руки, брошенные в её сторону, и глаза отца, полные… чего? Вины? Облегчения?
— Лидочка… Лидочка! — чей-то голос доносился сквозь туман.
Она очнулась на диване, укрытая пледом с вышитыми лебедями — тем самым, на котором мама читала ей сказки. Над ней склонилась Таня. Её лицо, всегда такое спокойное, сейчас было искажено страхом. Капли пота на лбу, дрожащие пальцы, сжимающие её ладонь.
— Ты упала в коридоре… Я думала, сердце остановилось, — Таня говорила шёпотом, будто боясь разбудить чью-то злую силу. — Что случилось? В школе что-то?
Лида отвернулась к стене, где висела фотография: она, мама и отец у ёлки. Тогда отец ещё улыбался.
— Папа хочет отправить меня в интернат, — прошептала она, не глядя на мачеху. — Потому что я ему не нужна.
Таня вздрогнула.
— Кто тебе это сказал? — голос дрогнул.
— Я слышала. Вы думали, я не вернусь из школы.
Таня молчала долго. Потом, так тихо, что Лида едва расслышала:
— Он не хотел… Он просто не знает, как с тобой.
— А вы знаете? — резко спросила Лида. — Вы же меня ненавидите. Я порезала ваше платье. Я не мою посуду. Я…
— Ты скучаешь по маме, — перебила Таня. — И это нормально.
Лида закрыла глаза. Нормально. Как будто её боль — это просто царапина, которую можно залепить пластырем.
Назавтра утром Таня принесла в комнату чай с мятой — так пила мама. Лида смотрела, как пар поднимается к потолку, и вспоминала.
Год назад.
Отец тогда вернулся с работы с букетом пионов — мамин любимый цветок.
— Лид, к нам переедет Таня, — сказал он, опускаясь на колени перед ней. — Она будет жить с нами.
— Зачем? — она оттолкнула букет. — Мама сказала, что ты меня не бросишь!
— Я не брошу, — отец взял её за руки. — Но жизнь… Она продолжается.
— Ты её забыл! — закричала Лида. — Мама умерла, а ты уже с другой!
Она убежала в комнату, где на стене висел её детский рисунок: «Моя семья». Три палочки с круглыми головами. Теперь палочек стало четыре.
Когда Таня впервые переступила порог, Лида спряталась за шторой. Женщина стояла в прихожей, держа в руках коробку с книгами. На ней было простое платье, без вычурных бантов, как у тех тётей, с которыми отец ходил в гости.
— Она боится, — сказала Таня отцу, не поворачиваясь. — Дайте мне время.
Лида слышала, как ночью Таня плакала в ванной. Тихо, чтобы не разбудить.
— Пойдём гулять? — спросила Таня через месяц. — В парке сейчас листья как золото.
— Я не хочу с вами! — Лида хлопнула дверью.
Но через час, выглянув в окно, увидела: Таня сидела на скамейке под дождём, держа в руках её потерянную резинку для волос.
Платье.
Лида помнила, как стояла перед шкафом, держа в руках ножницы. Таня уехала на вечеринку, оставив дверь своей комнаты открытой. Внутри висело чёрное платье с бусинами — такое красивое, что девочка залюбовалась.
Она хочет занять место мамы.
Ножницы коснулись ткани.
Когда Таня закричала, Лида впервые почувствовала, как внутри что-то ломается. Не от стыда. От облегчения. Теперь эта женщина уйдёт. Как все.
Но Таня не ушла.
— Зачем ты это сделала? — спросила она тихо, держа в руках лоскуты ткани.
Лида молчала.
— Потому что я не она? — Таня села рядом. — Потому что я не могу быть твоей мамой?
— Вы никогда ею не станете! — вырвалось у Лиды.
Таня кивнула.
— И я не хочу. Я хочу быть просто Таней. Той, кто будет рядом, пока ты не решишь, что готова меня пустить внутрь.
Больница.
Лида лежала в палате, глядя на капельницу. Врач говорил слова, которые не хотели складываться в предложения: «лейкоз», «донор», «шансы 30%».
— У меня такая же группа крови, — сказала Таня. — Я сделаю всё.
— Вы не обязаны, — отец сжал её руку. — Это слишком…
— Я обязана.
Лида закрыла глаза. Она вспомнила, как Таня ночами сидела у её кровати, когда она болела гриппом. Как пела колыбельные, которых не знала. Как однажды, найдя её в саду с разбитым коленом, не стала ругать за испачканное платье, а принесла мороженое.
— Почему? — прошептала она. — Почему вы так со мной?
Таня улыбнулась.
— Потому что любовь — это не чувство. Это выбор. И я каждый день выбираю тебя.
Операция.
Лида проснулась от запаха лекарств и чьих-то слёз. Над ней склонялась Таня, бледная, с тёмными кругами под глазами.
— Всё прошло… хорошо? — еле выговорила Лида.
— Ты жива, — Таня прижала её к себе. — Ты жива.
Через неделю Лида попросила медсестру:
— Где моя мама?
— Твоя мать…
— Нет. Мама Таня. Где она?
Медсестра улыбнулась.
— Она в палате 12. Но ты не должна ходить…
Лида уже бежала по коридору, цепляясь за стену.
Таня лежала с закрытыми глазами. Рядом на тумбочке — открытая книга «Маленький принц», которую Лида читала ей на ночь.
— Мама Таня… — прошептала девочка.
Женщина открыла глаза.
— Ты меня так назвала.
— Потому что ты ею стала.
Через год Лида впервые попросила Таню пойти с ней в школу на утренник.
— Папа не сможет, — сказала она, глядя в пол. — Вы пойдёте?
Таня обняла её крепко, как в тот день в больнице.
— Всегда.
Карина родилась в снежную зиму. Когда Лида впервые держала сестрёнку на руках, она вспомнила мамину куклу с потрескавшейся краской.
— Не бойся, — прошептала она малышке. — Я никогда тебя не брошу.
Таня стояла в дверях, держа в руках чашку какао — её фирменное, с корицей.
— Ты уже стала хорошей сестрой, — сказала она.
Лида посмотрела на неё. На женщину, которая выбрала её снова и снова.
— Спасибо, — прошептала она. — За то, что ты есть.
И впервые за долгое время её сердце билось не от страха. А от счастья.
Теперь, когда дождь стучит в окно, Лида не видит в лужах своё отражение. Она видит их троих: себя, Таню и Карину, идущих под одним зонтом. И знает: некоторые семьи не рождаются. Они собираются из осколков боли, терпения и тех самых, самых важных слов — «Я остаюсь».
А в шкафу до сих пор лежит лоскут чёрного платья с бусинами. Таня так и не выбросила его.
— Это напоминание, — сказала она как-то. — Что даже разбитое можно сшить.
И Лида верит: их сердца, когда-то разбитые, теперь бьются в одном ритме.
Как будто так было всегда.
