— Достал уже, ворчун старый! Всё тебе не так! То не то, это не эдак! Съеду от тебя, уйду жить к маме. А ты с голоду иссохнешь! — Надежда, в очередной раз, выпалила эти слова, кипя от злости.
— Ой, съедет она! Ой напугала! Ты тридцать лет к матери съезжаешь — всё никак! И кто тебя кормить будет, а? — Мирон, как всегда, не остался в долгу. Ему тоже порядком надоели эти вечные придирки.
— А вот возьму, и съеду! — отрезала Надежда, сжав губы.
Они и раньше так ссорились, ругались, бывало, до хрипоты, но раньше дети были — где повздоришь, там и помиришься. Надо было как-то кормить, одевать, обучать. Некогда было «разъезжаться». А сейчас дети выросли, выпорхнули из гнёздышка, у самих уже дети. Теперь можно было и почудить.
Надежда собрала вещи. Не все — только самые необходимые. Пару платьев, любимую кофточку, косметичку, расческу, тапочки. Взяла паспорт, пенсионное удостоверение, полис. И уехала к матери.
Да, на этот раз Надежда, действительно, съехала.
— Наконец-то, свобода, — сказал пустой квартире Мирон и открыл бутылку пива. Она давно лежала в холодильнике, ждала своего часа.
«Сейчас выпью, покурю прямо здесь, на кухне (такого Надежда никогда не разрешала — марш в подъезд, и точка), а потом схожу в «Пенную гавань», возьму разливного свежего — не то что эта бормотуха бутылочная», — думал Мирон, потягивая пиво и блаженно прикрывая глаза.
Сказано, сделано. Выпил пива, покурил, пошёл в «Пенную гавань». Купил там себе литр разливного, ещё подумал: надо бы съестного чего взять ещё в гастрономе. А то дома-то ничегошеньки нет. Рука невольно потянулась к телефону: позвонить, спросить у Надежды, чего купить.
«Ан, нет! — подумал Мирон. — Я теперь главный. Сам решаю, что купить!».
Почесал затылок. А что покупать-то? Всю жизнь ходил в магазин по списку. Там Надежда даже пометку делала, что на какой полке рядом с чем лежит, чтобы случайно не то не прихватил.
Плюнул на всё, взял булку хлеба да палку колбасы, пошёл домой. На душе было и радостно, и немного тоскливо. Вроде бы свобода, а вроде чего-то не хватает.
Уже дома открыл холодильник. «Надо было молока взять, — подумал с досадой Мирон. — И яиц нет. Яйца чего не взял, старый дурень?!».
О, старый дурень! В мыслях Мирон даже называл себя так же, как жена. Это его позабавило. Чуть-чуть взгрустнул.
А с яйцами он, конечно, оплошал — что же он себе на завтрак готовить будет, если кроме яичницы-глазуньи и варёных яиц, ничего готовить не умеет? Ладно, съест бутерброд с колбасой, чаем запьёт — всего и делов-то!
Кинулся Мирон кружку свою, подаренную шурином, искать — специальную, пивную, красивую, с надписью «Мирону от Коляна». Раньше бы прикрикнул: «Надя, где кружка?!». И даже вставать бы не пришлось. Кружка через пять секунд стояла бы перед ним, вымытая и начищенная. А тут — сам ищи. Где она, эта кружка? В кухонном шкафу, наверное, среди всех этих чашек, которые Надежда покупала всю жизнь. Но искать лень. Взял стакан обычный. Неинтересно, конечно, из стакана пиво пить. Не солидно. Но, куда деваться?
Выпил пива. Закурил на кухне. Всегда хотел так сделать, прямо вот так, чтобы дым коромыслом, чтобы по стенам. А теперь сам сидит, смотрит, как дым стелется по стенам — и не нравится Мирону. Какой-то запах неприятный, что ли. А Надежда бы вообще убила.
Затушил сигарету Мирон. Смотрит на пиво. Не лезет пиво просто так. А что есть к пиву? Надо искать, в холодильнике смотреть. Надя бы что-нибудь нашла, сыр косичку достала, или рыбку какую-нибудь. А так самому вставать, смотреть. Лень Мирону. Сидит, цедит пиво просто так, без ничего. Скучно.
Скучно здесь на кухне, пошёл Мирон в зал. Включил телевизор. Всякую чушь показывают, иначе не скажешь: женщина какая-то в студии сидит, рассказывает, как тяжело ей с мужем жилось, как тот пил безбожно, руку на неё поднимал.
— Дура! Кто же тебя заставлял за такого выходить? — сам не заметил, как начал комментировать телешоу Мирон. Ему стало противно от этой женщины. Сил нет. — Вот вы бабы, конечно…
Мирон повернулся к креслу, где обычно сидела Надежда, одним глазом смотрела телевизор, параллельно переписываясь с дочерью по телефону, обсуждая с ней какую-нибудь ерунду. Сегодня там было пусто. И на душе у Мирона стало пусто. Не с кем обсудить, какая же дура, эта женщина с экрана. Не с кем поворчать, что все вокруг — идиоты. Не с кем поделиться своим мнением.
Неожиданно завизжал звонок — звук, который всегда раздражал Надежду.
— Почему он у тебя звонит, будто поросёнка режут? — возмущалась всё время Надежда, когда Мирон не успевал вовремя подойти к телефону.
— Зато звонки не пропускаю! А вам, когда надо, хрен дозвонишься! — говорил в своё оправдание Мирон.
Рука потянулась к телефону. «Надя. Надежда. Надюшенька!» — крутилось в голове Мирона. Но это была не Надюшенька.
Это была дочь Машенька.
— Привет доченька! — Мирон старался, чтобы его голос в трубке звучал не так печально. — Как делишки? Как детишки?
— Привет, пап. А чего мама трубку не берёт? — сразу начала дочь. — Весь вечер звоню — тишина.
— Так она, может занята, бабе Нюре помогает чего-то там? — Мирон попытался скрыть волнение.
— Она у бабы Нюры? Случилось чего? Или поссорились?
— А, нет. Ничего не случилось. Уехала просто… Поживу, говорит, у матери. Помогу там чего.
— Понятненько. Надолго она туда уехала?
— А я откуда знаю? Выходные точно там.
— А… А то мы приехать хотели к вам завтра.
— Так в чём проблема? Приезжайте! — обрадовался Мирон. Хоть какая-то компания, хоть кто-то приедет, поговорить, развеяться.
— Ладно, мы подумаем. Пока, папа.
Маша бросила трубку. Мирон понимал, что никто не приедет. Какой смысл приезжать к отцу, если он даже встретить нормально не сможет? Ни покормит, ни спать уложить — он же сам в собственном доме, как гость. Не умеет он создавать уют, не умеет быть центром притяжения. Всегда Надежда всё делала.
Мирону стало грустно. Вот она реальность одиночества. Без Надежды он — никто, пятно разлитого пива на скатерти, пошипело и затихло, а потом высохло, все смотрят на него, и всех оно раздражает.
На следующий день Мирон узнал, что дочь с семьёй всё-таки приезжали. Но не в родительский дом, а к бабе Нюре, туда, где мать. Зять, видимо, из мужской солидарности, отправил фото, на котором все счастливые за столом, довольные, и только его, Мирона, нет с ними.
Мирон задумался: а ведь это и есть реалии его одиночества. Никому он один, без Надежды, не нужен. Они привыкли приезжать к «родителям», а не просто к папе. Сам по себе папа им не особо интересен. Печально, но факт. Горько, но правда.
На следующий день в дверь позвонили. Мирон открыл. На пороге стояла Надежда. С сумкой, как будто собиралась в дальнюю дорогу.
Мирон улыбнулся, радостно поприветствовал супругу.
— Да я… пришла вещи кое-какие забрать. Можно войти? — с грустью сказала Надежда, снимая обувь.
— Ладно. Забирай, — отвечал Мирон с нескрываемой грустью. — Я тут… немного не убрался. Но сегодня приберусь. Обязательно.
Мирон по привычке оправдывался перед супругой.
Надежда зашла в квартиру, осмотрелась. Вид у неё был такой же, как и у Мирона — подавленный.
— Тоскливо тебе тут одному? — неожиданно спросила Надежда.
Мирон закивал в ответ.
— И мне, знаешь ли, тоже несладко, — тихо сказала она. — У мамы хорошо, конечно, но… Это не мой дом.
Он смотрел на неё, не веря своим ушам.
— Так ты… тоже скучала? — осторожно спросил Мирон.
— Ну… как… скучала… — вздохнула Надежда. — Я, конечно, ворчала, ругалась, но я же к тебе привыкла.
Мирон подошёл к ней, обнял. Она не сопротивлялась. Обняла его в ответ.
— Так ты… останешься? — спросил он, заглядывая ей в глаза.
— А куда я денусь? — улыбнулась Надежда. — Тут, по крайней мере, привычная жизнь. С привычным ворчуном.
В тот же вечер Мирон сидел в зале, смотрел телевизор, ворчал, как обычно, обсуждая с женой очередное скандальное телешоу.
— Ну что за идиоты! — возмущался Мирон, размахивая рукой. — Куда только мир катится…
Надежда, сидя рядом, улыбалась. Она уже успела прибраться в квартире, и думала о том, чем бы накормить мужа.
Наконец, придумала. Надежда встала, пошла на кухню, готовить его любимое блюдо — фаршированные перцы. И всё у них было хорошо.
