Он спал. И Тома, приподняв голову, любовалась его телом.
— Юрочка, — шептала она в порыве нежности.
И так было каждый раз, когда они встречались.
Потом он поднимался, начинал быстро одеваться, затем, плеснув себе в лицо холодной водой, поцеловав ее, уходил. И Тамара оставалась одна в комнате, вспомнив, что со смены скоро придёт Вера, и они будут пить чай, и Тома, счастливая, станет рассказывать, как ей повезло встретить Юру. Ей, сельской девчонке, вырвавшейся из деревенских будней, скучных и однообразных, несказанно повезло.
— А родителям сообщила? — спросила Вера, когда уже сидели за крохотным столом общежитской комнаты.
— Неа, — беспечно заявляет Тома, — и Юре про своих ничего не говорила. Ты же сама знаешь, мать-то у меня… говорит она плохо, с детства у нее это.
Прошло ещё три счастливых месяца. И всё, что скрывала Тома, всё открылось.
Юра, сероглазый красавец, задумавшись, смотрел в окно. Беременность Томы не обрадовала. Нет, он думал о женитьбе, к тому же Тамара — девушка красивая, статная, да и характером спокойная. Но ребенок…
Да всё бы ничего, но простые родители Томы… к тому же у матери со здоровьем нелады, то ли она немая, то ли дефект речи… Юрий так и не понял… Одно беспокоило: вдруг ребенку перейдет…
Да он и не узнал бы, но ведь надо как-то знакомиться… К тому же мать Юры интересуется, кто родители у девушки…
Юрий представил строгий взгляд матери, недовольство отца… Даже представил, как мать, начнет говорить о наследственности, когда узнает, что у Томы в семье проблемы со здоровьем.
— Надо нам все обдумать, — уклончиво говорит он.
— Юрочка, да уж и так думаем с тобой вот на этой постелюшке, скоро как полгода думаем. И уже срок у меня большой, доктора говорят, только рожать, иначе никак…
— Ну мало ли что они говорят, не им ведь жить… В общем, надо мне дома поговорить… А ты жди, я приду… Скоро приду.
Но Юрий не пришел. Хотя обещал через неделю появиться. Тома даже сходила в строительное управление, но там ответили, что Юрий Костенко уволился.
Тамара от такого известия не могла найти нужные слова. Успела только одно спросить: » Как же без отработки его отпустили?»
Инспектор отдела кадров повела плечиком и ответила: — За него попросили.
***
Малыша Тамара привезла, когда ему и года не исполнилось. Записать пришло на своего отца Николая Порфирьевича Коростылева. Юрия она больше не видела, исчез, как туман над рекой.
Тосковала, плакала, думала о нем, а потом успокоилась. За окном бушевала жизнь, а Тамара, молодая, красивая, любила жизнь.
— Ну вот, Саньку вам привезла, — сказала Тамара, развернув свёрток.
А он, горластый, расплакался, словно чувствовал, что оставят его тут.
— Ну куда я с ним одна? — она виновато смотрела на родителей.
Николай, поглаживая небольшую бороду, разглядывал внука. Его жена, мать Тамары, взглянула на малыша, и руки сами потянулись к нему.
Говорить много и правильно Августа не умела. Имя ей такое дали — Августа, а попросту — Гутя. Вот так и звал ее Николай.
У Гути с детства проблемы с речью. То она долго не говорила, потом что-то несуразное лепетала. А когда подросла, стала стесняться саму себя. Говорила мало, звуки растягивая, волнуясь при этом.
Но до чего же она была красива эта Гутя! Особенно в молодые годы.
Николай Коростылев долго не женился. Может потому, что внешне невзрачный и стеснительный был.
Но увидел однажды Гутю — красивую и молчаливую — «заболел» ею.
Упросил родителей, посватался… И с той поры живут душа в душу.
Он ее по взгляду понимает, и она тоже. Вот, например, возится Николай по хозяйству, а Гутя выйдет, взглянет и он сразу поймет: — Обедать уже? Понял, иду, Гутя, вот только ещё одну досочку поправлю и приду.
Она кивнет с улыбкой и идёт в дом.
Единственную дочку Тамару они любили. Даже слишком. Может потому, что одна, других деток не было.
И оставить малыша в деревне восприняли без упрека.
— Ну, раз надо, значит надо, — сказал благодушно Николай. — Как думаешь, мать, справимся? — спросил жену Гутю.
А она улыбается, кивает, старательно выговаривает каждое слово, а сама уже держит на руках внука.
— Ну ладно, приезжать буду, а уж деньги, само собой, с каждой получки, — обещает Тамара.
Деньги она, и в самом деле, высылала каждый месяц. Даже приехала пару раз. А потом как исчезла. Только и сообщила, что уехала на комсомольскую стройку.
Гутя внимательно слушала, когда Николай читал письмо. А рядом крутился маленький Саша, ему уже полтора года исполнилось.
Николай долгими зимними вечерами любил подшивать валенки, или с другими обутками возиться. Любил он «сапожничать». Несли ему со всей деревни обувь, даже из соседних сел привозили.
Внук Саша любил эти часы зимнего вечера, когда дед «колдовал» над сапогами: выкраивал стельки, подшивал, ловко орудуя иглой.
Потом бабушка отправляла спать, и через ее теплые заботливые руки, как по невидимым нитям, проходила ее молчаливая любовь.
Подрастая, Санька все больше привязывался к деду и бабушке. И поскольку о своей матери он мало чего знал, то папой и мамой звал Николая и Гутю.
Коростылевы сначала фотографии Тамары показывали: — Вот это мама твоя, — говорил Николай.
Саша с любопытством разглядывал красивую женщину, а потом смотрел на Гутю и непроизвольно тыкался носом ей в плечо, будто боялся, что отнимут у него её.
В первый класс отвели Саньку при полном параде. Гутя всю дорогу улыбалась, гладила Сашу по голове. А Николай, наоборот, был серьезным, каким-то торжественным.
— Ну чё, подкидыша повели в школу? — спросил сосед Петр Васильевич с лёгкой подковыркой. «Подкидыш ем» он называл Сашу. И вроде без злобы, но Коростылевым это не нравилось. Хотя после того как Тамара оставила сына родителям, в деревне иногда называли мальчишку подкидышем. Считали, что Тома просто подкинула сына деду с бабкой.
— Не слушай его, Саня, — сказал Николай, — мелет всё подряд.
— А я и не слушаю! — гордо заявил белобрысый Санька.
Учился Саша Коростылев неплохо. Николай помогал с уроками. Гутя же не могла из-за трудностей речи, объяснять. Но зато она сидела рядом, когда Санька делал уроки, и вязала. Спицы мелькали в руках, и она поглядывала на внука. Хотя какой теперь внук? Сын он ей. Она и прикипела к нему как будто сама его родила.
Через год, когда Санька уже перешёл во второй класс, появился в их доме чужой мужчина.
Санька сначала с любопытством смотрел на чужого красивого дядьку. А когда узнал, что это его отец, спрятался в комнате.
— Вот значит, Николай Порфирьевич и Августа Григорьевна, сами должны понимать, что с отцом родным мальчику будет лучше. У нас с женой все условия есть, да и живём в городе. — Он окинул взглядом скромное убранство дома Коростылевых и продолжил: — Все у нас с супругой есть, в лучшую школу будет ходить, в кружки запишем…
— Да у нас тут тоже занимаются с ними, — попытался оправдаться Николай.
Гутя мотнула головой, в глазах — испуг. — Не надо, — произнесла она, волнуясь, — наш он, не отдам, — с трудом сказала она.
— Напрасно вы так, я ведь все нужные бумаги собрал, закон на моей стороне, я ведь отец, — спокойно продолжал Юрий, — к тому же его мать, как мне известно, не занимается воспитанием.
Коростылевы до последнего надеялись, сами в район ездили, пытались «отстоять» Сашу. Но Юрий Костенко, уже подкованный в этом вопросе, заручившись нужными бумагами, приехал с женой Светланой за мальчиком.
Саша, увидев их, громко крикнул: — Не поеду! Я с мамой и папой буду жить!
— Ну вот видите, одичал ребенок, — сделал вывод Юрий.
Светлана, стройная, молодая женщина, попыталась подружиться с мальчиком: — Тебе хорошо у нас будет, — пообещала она, — ты просто поживаешь у нас на каникулах, а потом решишь, где тебе лучше. Захочешь, домой вернёшься, — пообещала Светлана.
Гутя слушала и не могла говорить, а только плакала, пряча слезы от Саньки.
— Ну все, скоро автобус, поехали, — сказал Юрий и взял мальчика за руку.
Николай и Гутя шли за ними.
— Не вздумайте истерику закатывать при мальчике, — тихо сказал Юрий, — вам же хуже будет, я ребенка законно забираю.
Уже когда сели в автобус, Юрий сказал жене Светлане: — Это ты хорошо придумала насчёт «погостить», пусть так думает, а потом привыкнет.
— Ой не знаю, что будет, — ответила Светлана, — он нас не воспринимает. — Она вздохнула: — Жаль, что своих детей нет.
— Светочка, так ведь Саша почти свой, он ведь мой сын, мы даже похожи.
Николай и Гутя стояли у ворот и смотрели вслед автобусу. А как только он скрылся за поворотом, Гутя дала волю слезам. Как раненый зверь, она упала на землю и завыла. Николай пытался успокоить, но женщина в отчаянии каталась по траве, сорвав с головы платок. Ее русые волосы с лёгкой проседью растрепались, лицо исказилось от боли, которая вырывалась откуда-то изнутри.
Сосед Петр и его жена Клавдия прибежали на шум.
— Да что же это такое, — сокрушённо причитала Клавдия, — по живому рвут, разве так можно…
Казалось, что Николай за эти минуты тоже постарел, осунулся.
Наконец, успокоив Гутю, все четверо сели на скамейку, и только всхлипывания Гути прерывали тишину.
Послышался гул мотора, показался милицейский УАЗик.
Сначала вышел участковый, а потом Юрий и Светлана.
— Где он? Куда вы его спрятали? — кричал Юрий.
Испуганные Коростылевы не понимали, в чем дело.
— Мальчик сбежал на первой же остановке, — сказала Светлана.
Гутя, не произнеся ни слова, схватила за рубашку Юрия и стала трясти его.
— Дикие вы люди, — сказал он, оттолкнув её, — ничего не понимаете.
Мотоцикл подкатил к дому Коростылевых, и из люльки выпрыгнул Санька.
Тракторист Федя Самойлов сказал: — Пассажира вам привез. Хорошо что я мимо ехал, а то так бы и шел один через березник.
Все затихли, увидев мальчика. А Санька побежал к дому и с разбегу уткнулся в колени Гуте, обняв их.
Она дрожала, плакала, гладила его по голове, а потом опустилась перед ним на колени и целовала его светлые волосы, его лицо…
Юрий направился к ним, но тут же был остановлен соседом Петром и его женой Клавдией. Петр направил вилы на Юрия и смотрел молча, загородив путь к Коростылевым.
Николай взглянул на опешившего участкового и попросил соседа убрать вилы.
Все замерли. Наступила тревожная тишина. Пёс Коростылевых перестал лаять и, натянув цепь, стоял так, как вкопанный. Даже воробьи перестали чирикать, и ворона с любопытством поглядывала вниз, заняв место на крыше.
Санька повернул голову, и не отрываясь от Гути, посмотрел в глаза Юрию.
И оба они смотрели друг на друга. Юрий увидел эти глаза, так похожие на его глаза.
Они смотрели друг на друга и все молчали. Санька так вцепился в платье Гути, что его пальцы побелели.
Юрий заметил это. Наконец вздохнул, будто принял решение: — Ну что же, ладно…
Он взял за руку жену и они пошли в сторону остановки.
Участковый снял фуражку, вытер платком лоб, будто передохнул после тяжёлой работы.
— Зря мы это затеяли, Юра, — сказала Светлана по дороге на остановку, — как волчонок на нас смотрит.
— Поздно, — с сожалением сказал Юрий, — слишком поздно, раньше надо было.
Снова залаял в ограде пёс Коростылевых, весело зачирикали воробьи, деловито каркнула ворона. Сосед Петр убрал вилы, с опаской глядя на участкового. А тот, ничего не сказав, молча сел в УАЗик и уехал. По дороге остановился, увидев Юрия и Светлану: — Садитесь, подвезу до автостанции в райцентре, а то сегодня сюда уже не придет автобус.
***
Прошло семь лет.
Пятнадцатилетний Санька лихо гонял на велосипеде, рыбачил вместе с Николаем, помогал Гуте и успевал хорошо учиться.
— Ленишься с уроками-то, — ворчал Николай, зашивая порванный сапог соседки Клавдии.
— Батя, так я всё запомнил, — бодро отвечал Санька.
— Ишь ты, батей зовёт — по-взрослому, — бормотал Николай, пряча улыбку в седой бороде.
— Лю-юю-бит, — говорит Гутя, и сама с гордостью поглядывает на Саньку.
Тамара, Санькина мать, появилась в это лето в деревне впервые за много лет.
Приехала. Веселая, чуть располневшая, но такая же красивая. Ее муж, невысокий «пухляш», с добрым взглядом, тараторил без умолку. Хоть и не красавец, но видно было, что человек хороший. Два пухлощеких мальчишки, лет восьми, держались за руки. Близнецы они, похожи, что и не отличить.
Приглядываются к деду с бабой, а сами к родителям жмутся.
— Ну вот, это тоже ваши внуки, — Тамара кивает на мальчишек. А они, как два барчука, обласканные родителями, хмурясь, рассматривают простую обстановку.
— Здравствуй, сынок! — Хочет Тома обнять старшего сына, а он напрягся, будто подвоха ждёт. — Ну прости, что долго не приезжала. То Вовка с Серёжкой маленькие были… Да и живём далеко, не ближний свет… Но деньги шлем, вот Паша, — она показала на мужа, — каждый месяц сам, лично…
— Да ладно, чего там, — суетится пухляш Павел, — чего там деньги, главное парень какой хороший, — хвалит он Саньку.
Весь вечер сидели за столом, долго разговаривали. Павел оказался настолько общительным и добродушным — сумел сразу родителям Тамары понравиться. А мальчишек Санька увел на улицу и деловито рассказывал, как он налаживает велик, как сумел наладить мопед своему другу. И те, оторвавшись, наконец, от родителей, крутились возле старшего брата, с интересом разглядывая технику.
— Мам, пап, чего сказать-то хочу, — начала Тамара на другой день утром, — спасибо, конечно, за Саньку… Хорошо у нас всё с Пашей, он и Саньку готов на себя записать, ворчит на меня, что сразу про сына не рассказала… В общем заберём мы Саньку, вся семья будет в сборе.
Кроме них рядом никого не было, и Николай, может впервые в жизни, повысил голос на дочь.
— Семья, говоришь? А мы кто? Мы с матерь — кто? Хвост собачий?
— Ну что ты, папа, я же как лучше хочу.
— Если Саня захочет с вами уехать, отговаривать не стану. И мать уговорю, чтобы смирилась, хоть для нее это как нож острый. А если не захочет — тоже уговаривать не стану. Так что уж сама теперь… как получится.
Санька сначала нахмурился, посмотрел на Тамару исподлобья.
— Ну чего набычился? Чего хмуришься? Мы ведь тебя к себе зовём, все вместе жить будем, а то ты всё в деревне, ничего в жизни не видел.
Санька ещё больше нахмурился.
— Без мамки и папки никуда не поеду, — сказал он и отвернулся.
Зря, конечно, он зарекался, что никуда без родителей (Николая и Гути) не поедет. Уехал. Но гораздо позже, когда восемнадцать исполнилось. В армию Саньку призвали.
А в то лето, когда Тамара с семьёй приезжала, наотрез отказался с ними ехать. Хотя, надо сказать, что с младшими братьями он подружился, да и Павел, Тамарин муж, хорошо к нему относился. И даже Николай и Гутя не отговаривали, ждали его решения.
Остался Санька. Не мог он представить, как уедет из дома, как оторвётся от отца с матерью.
И вот прошло ещё три года. Приходили письма от Тамары, от братьев, но Санька так и не решился к ним съездить. Пообещал после армии в гости наведаться.
А потом армия. Гутя до самого автобуса не отпускала его. Молчала всю дорогу, даже не плакала. Только глаза выдавали всю её тоску и боль.
— Мам, пап, все хорошо будет, — обещал Санька, — через два года домой вернусь.
***
Он вернулся весной, когда ещё не вспахали огороды и радовался, что успеет родителям помочь.
Гутя, как маленького, старалась накормить. А он смотрел на родителей и видел, как прибавился возраст. И все равно они самые красивые. Особенно мать. Даже седина не испортила ее, такая же красивая, статная, тихая и молчаливая. Один раз в жизни она была не в себе — когда биологический отец хотел увезти Сашу навсегда. Но это давно было, и уже никто об этом не вспоминает.
Поздней осенью, когда чествовали тружеников села, в актовом зале торжественно вызывали на сцену передовиков и вручали подарки.
— Награждается грамотой и ценным подарком механик моторно-тракторной станции Коростылев Александр Николаевич, — объявила ведущая.
Раздались громкие аплодисменты. Санька, смутившись, пошел к сцене.
— Наш идёт, наш, — бормотал Николай, поглядывая на жену. А Гутя вытерла выступившие слезы, вцепившись рукой в руку Николая.
Замерев, смотрели на сцену, как чествуют их сына. Да, именно сына, которого родили сердцем.
— Слышь, мать, вот женится Санька, — шепотом сказал Николай, — будут у него дети… это, значит, внуки наши…
— Ох, дождаться бы Санечкиных деточек, — прошептала Гутя.
— Дождемся, какие наши годы! У нас сын вон какой молодой, да и мы ещё не состарились, — похвастался счастливый отец.
